– А что с тобой будет, папа?
– Со мною - кольцо с рубином. Мать любила.
Отвернулся. Не мог смотреть, как заходится в плаче...
Выскочил в туман, заперся в баньке. И лишь увидав в оконце замелькавшую меж деревьев фигурку, вернулся в землянку, обессиленно влез на полати, заснул непробудно.
А на самарском перроне девушка, когда курьерский, протащившись, встал, не стерпела. Перед тем как сунуть конверты в щель ящика, прочла: «Председателю ОГПУ...», «Наркому юстиции...», «Военной коллегии...»
Проспав до другого утра, нашёл на берегу давешних мальчишек, привёл в землянку. На столе: открытые банки тушёнки, икры красной и паюсной; сыры, сало, балыки, языки копчёные... снедь, какую не всегда и на самарском чёрном рынке добудешь, какую возил в мешке от людей ушлых, битых, заматерелых.
Но накинулись гости на галеты, на пряники ржаные.
– Уносите всё! Запасайтесь!
Кто доживёт, расскажет внукам сказку об Орысе. Будут и внуки клад искать в яме заросшей, заваленной гнилушками.
Истопил баню, набросал на полок свежего сена, с душицей, выпаренного в кипятке. Щедро плескал на раскалённые камни квас, настоянный на хвое.
Исхлестал о тело полдюжины веников.
В землянке, багровый, сидя за опустевшим столом в чистом исподнем, выпил самовар чаю, то и дело наклоняясь к ушату у ног, омывая лицо ключевой водой. Взбил пену в жбанчике красной меди, бритвой золлингеновской стали обрил голову; сбрил бородёнку. Оставил лишь узкие усики, как носил когда-то: две косые полоски - стрелками вниз за уголками рта. Не обошлось без порезов: расшитую утирку в пятнах кровавых швырнул в горящую печь.
Подняв рундук из сухого подполья кладовки, достал гимнастёрку, галифе, сапоги яловые. Взглянул в зеркало: похожий на японца подбористый офицер, моложе своих сорока четырёх.
Взял припасённые, камня тверже, галеты, приготовил скатку, не забыв бритву и помазок, овальное, оправленное перламутром зеркальце.
На отмели сколотил плотик. Ночью сплавился по течению на самый нижний островок, с камышом, с осокой. Нарубил ивняка, поверх постелил шинель.
Дождей не было, двенадцать суток прожил под чистым небом, глядел на звёзды.
На рассвете бросил в котелок с кипятком последнюю галету, высыпал соль. Поев, смотрел на рдеющие угли, кидал на них камышинки.
Кликнул проплывавшую мимо лодку. Парнишка грёб к берегу изо всех силёнок, косясь, разевая рот.
Снял кольцо с рубином, опустил в прозрачную воду. Отдал реке.
На мыске стояла тощая коровёнка. Травка на красноватой глине реденькая, репейник. Солнце поднялось смирное, нежгучее: осень вот-вот. Несколько мужиков у дороги кромсают ножами павшую лошадь; кровавятся внутренности; на сорной обочине бабы в очередь вытянулись - с лоханями, с торбами, с корзинами.
Спрыгнул с лодки, пошёл, слегка косолапя, пыльной дорогой в Самару.
За столом - лысеющий человек в летнем полотняном костюме, на молочной косоворотке - померанцевые пуговки. Лицо моложаво, под глазами не припухло, а белки - в багровых прожилках. Нет - кажется, не от водки. Ранняя глаукома?.. Неотвратимое приближение слепоты. Интересно - знает? Мрачновато-безразличный человек из Белокаменной.
Сбоку у стены, за столиком, - некто со шпалами на петлицах. На столике - пишущая машинка итальянской фирмы «Оливетти».
Заговорил человек в штатском:
– Гуторова-Витуна мы допросили. Подтверждается.
Кровь ударила в виски - и отхлынула тут же. Легко голове, легко не верящему в близкий конец телу. «Подтверждается!» Понял Витун и - понявши - не попортил...
Прикусил губу - аж тёплое, кисловатое ощутилось во рту: «А имени твоего, Витун, узнать так и не удосужился...»
Московский гость подровнял бумаги в стопке, приподняв лист, прочёл:
– Рудняков исправно исполнял поручения контрразведки, вознаграждался... псевдоним - Регент, он же - Старицкий... Обслуживал и разведки стран Антанты, у англичан фигурировал как Джокер...
Пауза. Как и положено, ничего не выражающий взгляд.
– Почему вы довели это до нашего сведения? - сказал очень тихо, как умеют говорить привыкшие к власти над жизнью и смертью. Уверенные, что словечко каждое с губ поймают.
Усмехнуться, податься вперёд:
– Обрыдло! В глуши, с мужичьём сиволапым! От созерцания реки постылой осатанеешь! Этот, пардон... - ткнул пальцем в бумаги, - обещал за границу! Счёт в банке! Десять лет ожидания...
Ногу на ногу.
– Ах, ждите! ждите! ждите! - смех - почти истерический. - Кровная арабская лошадь, Булонский лес! Большие Бульвары...
Глаза подёрнулись дымкой мечтательности.
– Прекратить.
Провести пальцами по отросшей щетине:
– В последний приезд Витун передал приказ Руднякова - ещё ждать. Издеваться?! Не позволю!
– Чего ждать?
– Устранения ваших лидеров, расчленения государства. Помимо Руднякова, в заговоре участвуют Смирнов, Белобородов, Сокольников...
Торопко застучала «Оливетти». Впереди тьма, но уже блестит в ней топорик. Начался отсчёт минут до тех последних, когда названных сволокут в подвал, ударит в затылок пуля и брызнет кровь, как она брызгала у десятков тысяч их жертв.
– Хотите чаю?
– Благодарю. Нельзя ли рюмку хорошего красного вина?
– Позже.
Ткнул кнопку. Дюжий, лет двадцати пяти, глазки близко посажены - принёс чай в стаканах с подстаканниками. Удалился, будто нехотя.
– Поговорим подробнее.
– Я знаю от Витуна, что ему известны подробности от Руднякова...
Ах, посланец Москвы! Всё когда-то сделается от тебя мертво. А Волга-река и без того нежива. Ночь, костёр на косе. Уха будет кипеть - на отваре из красных, полукрасных, бывших красных... из всех до единого! Какая бурляще-жирная! И до чего же занятный (не пенёк, не куст) рыбачок! - откуда ни взялся - похлебает стерляжью... И заживёт...Безумие мученика?..