А Бонч-Бруевич волновался: как же обсудить проект в кругах служащих? Без этого принимать нельзя! На тот случай, если одобрение не будет получено, еще прежде было решено, что председатель ВЦИК назначит несколько новых представителей в комиссию, а если и тут не возникнет единодушия, вопрос решит Совнарком.
Однако было чем успокоить управляющего делами: на днях — московская окружная конференция, и за исход обсуждения можно не беспокоиться хотя бы уже потому, что это конференция «революционных организаций почтово-телеграфных работников и администрации», так она называется. Проект декрета нетерпеливый Бонч-Бруевич тотчас выставил на обсуждение СНК, но он не был принят — все-таки пусть скажет свое слово конференция…
Ну что ж, пусть. Подбельский не говорил никому, чего он сам хотел, чего добивался от конференции, — помимо декрета, помимо того, что решало правительство. Главным в повестке дня он определил вопрос о служебной дисциплине. Пусть конференция, считал он, проголосует за укрепление порядка по всем линиям — от управления округом до самого последнего почтальона, — и пусть требование повышения дисциплины исходит, таким образом, от самих служащих. Это, считал он, будет первым ответом на разруху в почтово-телеграфном ведомстве. А то, что речь идет о Москве, — ничего, Москва сейчас — это много, почти все…
Ему вдруг вспомнились умные глаза Прошьяна, с грустью глядящие из-за стеклышек пенсне, и он даже оглянулся на фасад здания, на темные окна, будто мог разглядеть где-то там, на втором этаже, фигуру бывшего наркома. И как бы продолжая прежний разговор, подумал: «Да, да, Прош Перчевич, почта не гимназический кружок, и вы правы — почти, как армия. Но я добавлю: армия, желающая хорошо делать то дело, которое ей поручено. Вот в чем мы с вами действительно расходимся. А кто за какой класс вернее ухватился — покажет история!»
Автомобиль ждал возле самых ворот. Он кинул ненужное в тепле вечера пальто на спинку сиденья и, открыв тяжелую дверцу, на секунду задержался, раздумывая, куда ехать. Аня ждала, и хотелось есть, но он все-таки пересилил желание:
— Поедем в Милютинский, в ПТА…
3
Окружная конференция прошла замечательно, именно так, как он и ожидал. И уже выбирал момент, когда можно будет встать из-за стола президиума, пойти позвонить Бонч-Бруевичу, как вдруг в суматохе последних заявлений, голосования частных вопросов рядом поднялся Булак и твердо, спокойно (научился за полгода выступать!) объявил, что выход Прошьяна как левого эсера из правительства создал нетерпимую обстановку в ведомстве, длительное отсутствие наркома создает трудные условия работы, мешает быстрому продвижению в жизнь важных решений, хотя бы вот и нынешней конференции, и посему главный комитет работников почтамта постановил…
Зал притих, не очень улавливая, к чему клонит оратор: таких высоких вопросов — есть парком, нет ли — прежде никто не касался. А Булак чувствовал внимание, томил паузой, потом мысль его о высшем руководстве сделала зигзаг, он, похоже, ни к чему напомнил, какой прекрасный доклад на конференции сделал комиссар почт и телеграфов Москвы и области, какую вообще важную и деятельную работу ведет он по сплочению почтовых служащих вокруг рабоче-крестьянской власти, и тут мысль его довольно ловко вернулась на прежнюю дорогу, он снова заговорил о необходимости скорейшего появления нового народного комиссара и наконец бухнул в зал главное, что хотел сказать:
— Главный комитет почтамта постановил обратиться с ходатайством во ВЦИК и СНК о назначении на эту должность Вадима Николаевича Подбельского!
По рядам плеснули аплодисменты, и Булак тоже, стоя, хлопал в ладоши, горделиво поглядывал сверху на своего соседа по президиуму, как будто тот уже нарком, будто все уже решено, а Подбельский склонил голову, сердито заерзал, прикусил губу. Надо же — так подвести; не посоветоваться, не поговорить!.. Есть же в конце концов МК, если надо, пусть оттуда рекомендуют; Бонч и там, в комиссии по выработке декрета, еще подумают, будто он сам себя продвигает, пользуется авторитетом окружной конференции…
Решительно встал, категорически возразил против предложения Булака С мест что-то кричали — что именно, он не различил, но понял, что своим возражением только подливает масла в огонь, потому что его слова принимают словно бы и в поддержку предложения Булака, как свидетельство исключительной скромности будущего наркома, качества весьма желательного, и шум прекратился лишь после того, как постановили отправить немедленно депутацию в Кремль, во ВЦИК и СНК.