Как-то позвал Анну Андреевну, усадил рядом, попросил послушать.
— «Прежде всего — ближе к рабочим, ближе к крестьянам, теснее к фабрикам и лачугам! И не на словах, не резолюциями и «горячим» сочувствием, а на живом, действительном деле…»
— Что это? — не поняла Анна Андреевна. — Доклад?
— Нет… Хотя это может идти и в доклад. Я сформулировал, понимаешь? Да ты подожди, послушай. — И с жаром продолжил: — «Почта, телеграф и телефон — для народа!.. Мы должны сделать все от нас зависящее, чтобы этими благами современной культуры могли пользоваться самые широкие массы рабочих и крестьян. И не первобытной почтой, не расхлябанным телеграфом, не развинченным телефоном. Мы должны взять у современной науки все самое ценное, все самое лучшее. Мы должны поставить почту, телеграф и телефон на самую совершенную высоту технической организации…» Короче: «Самые совершенные в техническом отношении почта, телеграф и телефон к услугам самых широких трудящихся масс на самых доступных для них условиях!»
Он замолчал, положил листок на стол, рядом с горкой книг. Анна Андреевна сказала:
— Хорошо, четко.
— Да нет, не в этом дело. Четкость, конечно, нужна… Но ты уловила, что почта, — он показал на отложенный листок, — отнесена к благам современной культуры? Не к средствам связи, не к важному источнику государственных доходов, а куль-ту-ры. В чем это выразится? Вот тебе принес почтальон письмо; но его и раньше, при царе, приносили. А мы, советская почта, доставим и газету, и журнал, и книгу; если захочешь, скрипку и ноты, медикаменты, если нет поблизости аптеки, и нитки для рукоделия; сотнями приемников радиоволн мы будем вылавливать новости со всего света, и в любом почтовом отделении можно будет узнать, что делается в мире, что произошло в самую последнюю минуту…
Анна Андреевна улыбнулась.
— По-моему, в тебе, наркоме почт и телеграфов, говорит слишком громко журналист и бывший комиссар ПТА. Я имею в виду передачу новостей.
— А вот и нет. Сколько бы новостей ни собирало ПТА, передает оно их по телеграфным сетям нашего ведомства. И газеты мы, а не редакции, развозим по всей стране. В итоге мы, а не они стучатся с новостями в двери к людям. Не журналисты, а почтальоны! Не репортеры, а телеграфисты!
— Ты стал такой патриот…
— А ты скептик. Хороший скептик, потому что понимаешь, что я прав, и не станешь спорить дальше. — Он взял руку жены, ласково прикрыл ладонями. — Эх, Аня, как это все трудно… Но какие открываются перспективы… — Он вдруг встрепенулся, выхватил из портфеля, лежавшего на краю стола, пачку бумаг, потряс ими. — Вот! Я перемерил, пересчитал все почтовые тракты на четырнадцатый год. Ты знаешь, чем занималось бывшее Главное управление почт? Оно было жадным купчишкой, и только! Почтовые конторы и отделения находились лишь на изъезженных сотнями лет путях, а вдаль и в сторону все тонуло в грязи российских проселков. Даже прирост доходов не увлекал на строительство новых трактов… Да ты вспомни Яренск, Усть-Тотьму: есть у земства лошади, — значит, будет почта, а так — хорошо, что и до Вологды есть тракт, в Санкт-Петербурге не очень волновались. Ну и что же получается? А получается то, что, если не сломать в ближайшее время эту закоснелую почтовую сеть, так в иных глубинках и не ощутят, что в стране произошла революция. Неоткуда это узнать!
— Преувеличиваешь, Вадим, — не согласилась Анна Андреевна.