ЧАСТЬ II
РУКА С МЕЧОМ, РАЗРУБАЮЩАЯ ЦЕПЬ
Мы должны взять у современной науки все самое ценное, все самое лучшее. Мы должны поставить почту, телеграф и телефон на самую совершенную высоту технической организации.
Глава шестая
1
Еще в дни съезда Совнарком принял постановление об открытии трех тысяч почтово-телеграфных учреждений дополнительно к существующим. Подбельский спешил с постановлением, понимая, что это безмерная сейчас тяжесть на согбенных, обессиленных плечах ведомства и в то же время мера крайне необходимая, акт, призванный доказать всем и каждому, что Советская власть не собирается чинить и латать доставшееся ей в наследство хозяйство, она его станет переделывать так, как свойственно ей, ее природе. Больше двух тысяч учреждений открывались заново, свыше шестисот — преобразовывались из мелких, вспомогательных пунктов, производивших почтовые операции. И все это срочно, с добавлением в смету коммиссариата двадцати трех миллионов рублей.
Чиновники старого закала пожимали плечами, шушукались, предрекали наркому скорое фиаско. Он что, не видит, какая разруха вокруг? Злая, давняя, с последних лет войны, не усмиренная и не побежденная революцией. Какие новые отделения, когда даже марок нет?
Марок! Привычных всем кусочков бумаги, взятых как бы в рамку строчкой зубцов, с картинкой или с гербом, пришлепнутым в типографии, без которых и почту помыслить нельзя! Это странное изобретение англичан со времен «черного пении», самой первой марки, снабженной меланхоличным профилем королевы Виктории, повелевает заплатить за работу, связанную с доставкой письма, не после того, как эта работа будет выполнена, а прежде, да еще без особых гарантий за доставку. Но гордость почты в том и состоит, что она доставит. Марка — средство платежа, приводящее в действие почтовый механизм, и символ его безупречности.
И вот теперь, когда за окнами все жарче светило солнце мая восемнадцатого года, в наркомате с нарастающей тревогой обнаруживали, что марок нет. Нет, потому что нет бумаги; нет, потому что эвакуированная еще в войну Экспедиция заготовления государственных бумаг так и не смогла наладить их производство; марок нет потому, наконец, что с приходом нового строя должна появиться новая марка, а дело это непростое — создать ее.
А почта сама по себе тратила гигантское количество марок: принята посылка — и в книгу как свидетельство оплаты вклеивается несколько штук, денежный перевод — опять; по ним колотили тяжелыми штемпелями, убивая душу марки, ее способность дальше и дальше раскручивать почтовую машину, и требовались новые — сотни, тысячи, миллионы! Марки ходили еще старые, с царским гербом, правда, с учетом введенного Временным правительством тарифа; на конвертах красовались марки прежних, еще юбилейных выпусков и почтово-благотворительные марки с витязем, поднявшим меч на плечо и огородившимся круглым щитом, с надписью: «Въ пользу воиновъ и ихъ семействъ». И вот запасы их истаяли. Для почты это была катастрофа.
Вспомнили о других марках, не тех, что собирают филателисты, а «фискальных», то сеть казенных, служебных и к почте, собственно, не имеющих никакого отношения, существующих в ее распоряжении лишь потому, что с начала века в России при почтовых конторах и отделениях были учреждены сберегательные кассы. Жиденькие, принимавшие копеечные вклады, но все-таки кассы: купи марку, приклей на свою карточку, а там, глядишь, и накопился рубль, а уж его потом внесут тебе частью будущих миллионов на личный счет. Вот об этих-то марках, скромных, длинненьких, с надписью «сберегательная» или «контрольная», и вспомнили. Еще в январе Наркомпочтель специальным циркуляром разрешил употреблять эти марки «для внутренней службы, на переводы и пр.». Однако клеить на конверты такие марки категорически запрещалось. Да где там! На Большую Дмитровку, в сам комиссариат, приходили письма, беспардонно украшенные сберегательными марками.
Докладывали наркому Подбельскому. Говорили на коллегии. На места ушел еще один циркуляр. И опять — никакой реакции! Да и что делать там, на местах, без нормальных марок? Благо соблюдается новый, советский, введенный в феврале тариф: за открытку — двадцать копеек, за письмо — тридцать, в Красную Армию — бесплатно.