Николаев слушал, молчал, тер ладони, сложенные между колеи. И внезапно собравшись с мыслями, будто бы возвращаясь в ту минуту, когда он вошел в кабинет, присел на стул возле стола наркома, твердо сказал:
— Нет, Вадим Николаевич, есть вещи, которые надо менять в корне.
Подбельский откинулся в кресле и, сложив руки на груди, с интересом посмотрел на Николаева.
— Телеграфную связь на радиотелеграфную?
— Вот именно! Одно другое не отменяет, конечно. Но гражданская война начисто уничтожает линии, восстанавливать их — время и деньги, а в случае каких-либо осложнений мы опять не гарантированы от разрушений. Да и пусть война кончится, все равно трудно рассчитывать, что телеграфный провод мы подведем к каждому селению необъятной России. Взявшись за радиотелеграф сейчас, сегодня, мы заложим успехи будущего. Знакам Морзе недолго властвовать в эфире, на повестке дня радиотелефон, передача человеческого голоса на огромные расстояния… Ну, и связь с заграницей, конечно…
Николаев умолк, не улавливая, как воспринимает его слова нарком. А Подбельский молчал, смотрел задумчиво, чуть покачиваясь в низком кресле, все так же держа руки на груди. И вдруг сказал:
— Вот как вы ставите вопрос. А я, знаете, мечтаю о радио как средстве донести в каждое отделение почты новости со всего мира. Даже хотел поговорить с вами. А вы, оказывается, думаете в том же направлении, только еще масштабнее… Правильно, правильно! Но помилуйте, Аким Максимович, где мы найдем столько станций радиотелеграфа?
— Где? Да мы просто объединим под крыло Наркомпочтеля все радиотелеграфные средства страны.
— И военные?
— Полевые в армии, те, что на кораблях, нам не нужны, и смешно было бы их требовать. Но вот смотрите, Вадим Николаевич… — Николаев встал и подошел к большой карте, закрывавшей почти всю стену позади стола. — Смотрите: вот здесь, на побережье Ледовитого океана, есть несколько гражданских станций и вот здесь, на Охотском побережье. А все огромное пространство страны словно бы радиотелеграфная пустыня. Хотя станции есть, мощные, способные «простреливать» пространства от центра до Туркестана и через всю Сибирь. Их ведь строили в основном для связи с союзниками в годы войны, с Англией, Францией… Царскосельскую станцию под Петроградом и Ходынскую в Москве собрали за сто дней. Мощная станция есть в Баку, она обслуживала нужды Кавказского фронта. А будь они наши, эти станции, не наркомвоеновские, мы бы обратили их передачи внутрь страны, постепенно покрывали губернии сетью крупных и мелких приемных станций. — Николаев провел ладонью по карте, как бы оставляя за движением руки область, густо и непрерывно осененную слоем радиоволн. — Представляете, как бы это надежно дублировало работу телеграфа! Плюс охват любых территорий.
Подбельский смотрел на карту, обернувшись всем корпусом.
— Вы правы. Давно необходимо освободиться от предрассудка, что радиотелеграф может быть монополией только военных организаций. Это сама по себе прекрасная цель — доказать, что мы способны осведомлять население обо всем, что творится на свете, не нанося ущерба военному делу.
Николаев вернулся на место.
— Но вопрос не только в этом, Вадим Николаевич. Главная выгода централизации радиодела в том, что при Наркомпочтеле можно создать единый государственный орган, который бы взял под свою опеку всю наличность аппаратуры, все склады, мастерские, заводы…
— Частные предприятия надо национализировать, — подхватил Подбельский. — Конечно, конечно!
— …И что очень важно, такой центр объединил бы научные силы, наладил бы планомерные исследования, избавил радиодело от чудовищной кустарщины, в которой оно пребывает. Поверьте, я это знаю, насмотрелся во Владимире и здесь, в Москве. Все держалось на французском оборудовании, запасы его иссякли, а исследований, надеясь на постоянный привоз, не вели и вот теперь латают, кто как может и чем может…