СТРАДА
ПОВЕСТИ, РАССКАЗЫ
© Издательство «Молодая гвардия», 1976 г.
Составление. Предисловие.
ГЛАВНАЯ РУССКАЯ ЗЕМЛЯ
Так много, как говорят сейчас о Нечерноземье, говорили разве только о целине — двадцать с лишним лет назад. Об этой древней русской земле хлопочут плановики и финансисты, агрономы и инженеры, природоведы и архитекторы, сюда едут добровольцы.
В такой обстановке люди чувствуют себя первооткрывателями.
Между тем кто-нибудь, прочитав эту книгу, полную любви к людям и природе Нечерноземного края, может обнаружить, что край-то, оказывается, давным-давно открыт и раньше всех его открыли писатели. Он будет прав. На этой земле они родились, живут и ни о чем другом так хорошо никогда не писали и не пишут, как о ней. Иначе с ними не могло и быть. Тут ведь сердце России, большинство ее деревень и сел. Москва, Рязань, Тула и Владимир в центре, Ленинград, Вологда, Свердловск и Орел по краям.
В те самые дни, когда молодые целинники на тысячах новеньких тракторов прокладывали первые борозды в диких ковылях Северного Казахстана, Западной Сибири и Поволжья, Владимир Солоухин собрал заплечный мешок и отправился в пеший путь по тихим деревням родного Владимирского края, не обещавшим ни обильных молочных рек, ни мощного шороха пшеницы… И, не покидая любимого Дунина, не теряя ни дня, ни часа, — каждый день и час неповторим! — продолжал всматриваться в подмосковный лес Михаил Пришвин.
И, месяц за месяцем проводя в деревнях вокруг Ростова Великого, мечтал о том, какими станут нечерноземные просторы России, Ефим Дорош: «На месте кочкарников протянутся ровные, богатые травостоем заливные луга», «на осушенных торфяниках, на бывших заболоченных пустошах будут расти картофель, капуста, клевер с тимофеевкой, а по клеверищу — лен». Он видел и понимал, «какие могут быть урожаи на этой земле, почти не знающей засухи! И как она будет хороша — зеленая, с чистыми медленными речками, с неярким небом, туманами и росами…».
Делом какого далекого будущего это тогда казалось! Ведь Нечерноземье — это полтораста тысяч деревень и сел, и большинство из них очень маленькие, рассыпаны как грибы среди лесов и болот, так что по нескольку месяцев в году к ним не добраться и на военном вездеходе. Двадцать с лишним миллионов гектаров лугов и пятнадцать миллионов гектаров пашни, но и поля и луга — это крошечные, покрытые валунами, окруженные кустарниками и топями островки. Им не страшны засухи, но бедная почва требует огромных порций удобрений, к тому же сначала ее надо осушить и выровнять, а чтобы осушить, выровнять и настроить дорог, — без которых никуда! — нужны тысячи и тысячи мощных машин…
Шло время. За десять лет в полтора раза увеличился сбор хлеба в стране, в два раза — удой молока и забой скота, на сорок с лишним миллионов гектаров расширились посевы. Ободрилась, повеселела, почти целиком заменила тракторами своих коней и нечерноземная деревня. Но продуктов она продолжала давать нам меньше, чем хотелось бы, чем требовали растущие в ее округе города и стройки. Как и прежде, поля затягивало хилым мелколесьем, кочкарником, нездоровой болотистой жижей…
Специалисты говорили: конечно, главная русская земля может преобразиться, стать зеленой, ровной, тучной, с чистыми медленными речками, но, чтоб это произошло, начинать надо с двойного и тройного увеличения вложений средств в основные хозяйственные дела. Не заканчивать двойным и тройным увеличением, а начинать[1] с двойного и тройного увеличения!
Это жесткое, очень тяжелое условие многим казалось почти невыполнимым до тех пор, пока в 1974 году не вышло постановление Центрального Комитета КПСС и правительства о новых, невиданно крупных мерах для развития сельского хозяйства в Нечерноземной зоне России, для преобразования всего этого края. Было объявлено, что государственная казна готова наконец пролиться над ним золотым дождем. Это будет, сказал Л. И. Брежнев, «обогащением Нечерноземья» и прежде всего, конечно, его земли. До 1980 года сюда вложат в соответствии с решениями XXV съезда партии столько средств, сколько израсходовано за предыдущие пятнадцать лет, — тридцать пять миллиардов рублей. Деньги пойдут на расчистку, выравнивание, осушение и орошение земель, на прокладку дорог — ими будут связаны шестьдесят один райцентр и около полутора тысяч центральных усадеб колхозов и совхозов, на строительство больших механизированных ферм и сельских поселков, в которые переселятся из мелких деревень сто семьдесят тысяч семей.
После осушения болот, низин, пойм и превращения их в хорошие поля и луга сразу налаживается и орошение их: дождевальными установками, сетью подземных труб и иными способами.
Дела, в общем, начинаются крупные и трудные. Подпирают сроки. В нечерноземной зоне сосредоточена половина промышленных предприятий России, здесь Москва и Ленинград, здесь тысячи других больших и малых городов, где множатся заводы и фабрики, а каждый город со своим хозяйством — это насос, который качает рабочую силу из деревни. Значит, надо успеть сделать сельский труд настолько механизированным и так умно организованным, а сельскую жизнь такой привлекательной, чтобы управлялось самое малое число людей, остающихся в селе.
Завод и поле, город и село… Идет последний круг безостановочной гонки, длящейся уже целое столетие. Сейчас это совершенно особая гонка… Ряды сельской команды все редеют, а стоящая перед ней задача не меняется: кормить — и кормить как следует! — всю страну. Ряды заводской команды увеличиваются, но ей от этого не легче: ведь именно от нее все больше зависит, насколько успешно справится со своим делом село. Не беря людей из села, невозможно обеспечить его нужным количеством машин, удобрений, стройматериалов, горючего, а не обеспечив село нужным количеством машин, удобрений, стройматериалов, горючего — невозможно взять из него людей. Город и село уже не соперники. Они поняли, что им не обойтись друг без друга. Интересы села становятся интересами города.
А сочувствие большинства тех, кто следит за перипетиями вековой гонки, по-прежнему на стороне более слабого — села.
Это не случайно.
Сочувствовать деревне-и воспевать ее людей начали с тех пор, как бурно, на глазах, стали расти города.
В первый год двадцатого века молодой русский писатель Иван Бунин, которому предстояло стать классиком, написал пронзительную «Эпитафию» об умершей степной подгородной деревушке.
«Знойные и сухие ветры разгоняли тучи, поднимали вихри по дороге, солнце нещадно палило хлеба и травы. Подсыхали до срока тощие ржи и овсы. Было больно смотреть на них, потому что нет ничего печальнее и смиреннее тощей ржи. Как беспомощно склоняется она от горячего ветра легкими пустыми колосьями, как сиротливо шелестит! Сухая пашня сквозит между ее стеблями, видны среди них сухие васильки… И дикая серебристая лебеда, предвестница запустения и голода, заступает место тучных хлебов у старой проселочной дороги…» Люди мало-помалу стали уходить по дороге к городу, и деревня опустела. А через некоторое время здесь появляются другие. Они «длинными буравами сверлят землю», «без сожаления топчут редкую рожь, еще вырастающую кое-где без сева», ищут железную руду — «источников нового счастья». Но найдут ли? — вот о чем болело сердце писателя. «Может быть, скоро задымят здесь трубы заводов, лягут крепкие железные пути на месте старой дороги и поднимется город на месте дикой деревушки. И то, что освящало здесь старую жизнь — серый, упавший на землю крест, будет забыт всеми… Чем-то освятят новые люди свою новую жизнь? Чье благословение призовут они на свой бодрый и шумный труд?»
1
Выделение р а з р я д к о й, то есть выделение за счет увеличенного расстояния между буквами здесь и далее заменено