Даже постижение смысла и назначения страдания не должно подразумевать отрицание существования зла, несправедливости и необходимости борьбы с ними. Жизнь любого живого существа от природы ориентирована на избегание страдания, и это является неотъемлемой частью основ этики, хотя мы далеко не всегда это осознаем. Стремление мазохистов к страданию нельзя расценивать в качестве исключения, поскольку оно для них вовсе не страдание, а получение удовольствия и удовлетворения. То же самое можно сказать о религиозных или политических фанатиках, которые (особенно первые) подвергают себя, казалось бы, самым немыслимым лишениям и мукам. Они по своему внутреннему убеждению остаются в выигрыше, и немалом, спасая собственную душу или верность политическому идеалу.
Человеку очень трудно смириться и принять несправедливое и бессмысленное страдание. Поэтому люди возмущаются против них, не могут принять их и понять, почему именно на их долю выпали мучительные болезни, нужда, тюремное заточение без вины и другие социальные несправедливости, неудачи, измены, непризнание. Их мучения подчас невозможно рационализировать и объективировать, понизив их уровень и остроту, а тем более согласиться с ними. Они этого не примут, особенно в случаях, когда сами виноваты в наступлении столь неблагоприятных для них последствий. Такой крест легче нести верующим людям, которые могут расценивать страдания как справедливую и заслуженную кару за собственные грехи. Подобный человек на психологическом уровне способен освобождаться от страдания, постигая его духовное для себя значение. Это значение вполне способна принять и неверующая личность, если для нее естественны тонкие эмоции, если она склонна к духовным исканиям и поискам высших ценностей, если она в силу чувства вины готова видеть причины наступивших бед в себе самой. Тогда и она, подобно глубоко верующему, увидит путь от темного состояния к светлому очищению.
Но очень часто отношение человека к своему страданию абсолютно превратно, когда он исходит только из своих интересов, извращенных представлений о добре и зле, забыв о собственной вине и возможности покаяния. Так бывает с самыми опасными преступниками, неоднократно обагрявшими свои руки кровью несчастных жертв, даже детей. Они обычно возмущаются, что их так сурово наказали. Их невозможно исправить, лишь читая нотации, здесь нужна кропотливая психотерапевтическая работа, но и в этом случае, несмотря на все усилия, далеко не все осознают заслуженность наказания. Между тем, если бы преступники поняли и приняли наказание, оно не показалось бы им столь суровым и они стали бы на путь просветления и очищения. Более того, такие личности могли бы почувствовать себя относительно свободными в самых суровых тюрьмах, даже победителями в духовном, психологическом смысле — победителями самих себя. Но преступники, которых я имею в виду, слишком детерминированы своим прошлым, зажаты в тиски своей жизнью, собственными представлениями о ней и ее бесперспективностью в бесконечных тюремных годах.
Полемизируя с А. Шопенгауэром, В. С. Соловьев писал следующее. То, что этот философ так красноречиво говорит о страдании воли, в действительности относится исключительно к страданию «ограниченных хотящих субъектов», поскольку они ограничены. В самом деле, всякое отдельное существо, утверждая свою особость, полагает вне себя целый мир, относящийся к нему и действующий па него по собственным законам, внешним для этого существа как такового и противоречащим его внутреннему стремлению, а между тем необходимо его определяющим, так как оно уже само в себе имеет свою внешность и границу — собственное тело. Соловьев считал аксиомой, что каждое отдельное хотящее существо вследствие своей реальной определенности неизбежно страдает[5].
Соловьев полагал, что освободиться от внешности, внешнего мира, которые сильнее человека, он может, лишь соединяясь внутренне с тем, что само по себе, по самому своему существу свободно от всякой внешности, заключая в себе все и, следовательно, не имея ничего вне себя. Другими словами, человек может быть действительно свободен только во внутреннем соединении с истинно сущим, т. е. в истинной религии. Это освобождение человека от внешности и связанных с нею зол и страданий, это соединение со всецело сущим и есть реальная цель любой нормальной человеческой деятельности, а следовательно, и истинной философии[6].
Однако Соловьев не разъясняет, какую религию можно назвать истинной (скорее всего это должно быть христианство), а также какую философию следует обозначить как истинную. Поэтому лишь в общих чертах понятно, что представляет собой истинно сущее и как человеку соединиться с ним. Более того, даже если допустить, что он определил для себя истинную религию, освободит ли это его от страданий, например в связи с войной или тяжкой болезнью.