ЧАСТЬ ВТОРАЯ
21 августа 1912.
19 августа Хельга действительно исчезла. Не знаю куда…
25 августа.
Позавчера произошло что-то страшное. В замке меня посетил тот ее… Но я не могу, не могу доверить это бумаге… может быть, позже…
16 октября.
О, каких два ужасных месяца я пережил! Это чудо, что я не сошел с ума; но одной ногой в безумии я уже побывал. Неописуемый ужас — сочувствие — что ли — но я не имею права писать, бумага — это коварный злодей, достаточно этих слов…
Слава Богу, настало облегчение; со дня на день мое состояние улучшается, я начинаю забывать — о Боже, не покидай меня и в дальнейшем!
24 октября.
Лечение продолжается, последних два дня я был здоров и весел почти как год назад. Я победил.
27 октября.
Произошло что-то ужасное, немыслимое, невозможное. Еще сейчас у меня волосы встают дыбом. Я увидел — Ее!.. Это было вчера на придворном балу. В полночь, утомленный танцем, музыкой, толпами народа, я, чтобы рассеяться, вышел из зала и направился прочь через ряд комнат, тянувшихся цепочкой все дальше и дальше… Их было тринадцать. Вам знакомо странное чувство, которое овладевает человеком, когда он таким образом удаляется все дальше и дальше от ослепительно сверкающего, шумящего тысячей голосов, гремящего музыкой зала? Жутко слабеют звуки, меньше и меньше видишь людей вокруг себя, комнаты постепенно уменьшаются, загадочная пустота растет и растет; в конце концов, музыка уже чуть слышна, и кажется, что ты попал в мир привидений, волшебные комнаты колдунов, кишащие невидимыми духами…
Десятая комната уже была совсем пуста. Дверь в одиннадцатую закрыта. Я нажал ручку, дверь отворилась, послышались два испуганных возгласа, и что же я увидел? На кушетке расположился адмирал фон М. с дамской шляпой на плешивой голове, и на коленях его сидел Его Превосходительство господин военный министр, играющий с кружевным дамским носовым платочком. Они вскочили, белые как бумага, а их ноги тряслись так, что они чуть не падали на колени.
— Ах, ах, ах! — заскулил наконец адмирал. — Какое счастье, что это всего лишь вы, Ваше Сиятельство! А я готов поклясться, что запер дверь на ключ!
— С нами Божья милость! — застучал зубами министр и молниеносно запер дверь.
— Будьте любезны, заходите в наш кружок, mon prince! — приглашал меня адмирал. — Tres faciunt collegium[5].
Я в раздумье, не обращая на них никакого внимания, сделал высокомерный отрицающий жест и пошел дальше.
— Наш князь размышляет и занимается исследованиями, — слышал я позади почтительный полушепот: знают ведь мужики о том, что я значу для императора, — это великий мыслитель, второй Кант…
Я вошел в двенадцатую комнату, пустую. Остановившись у окна, загляделся в жуткую звездную ночь; часы на башне глухо били полночь… Внезапно я вздрогнул, как будто меня разбудили, и направился в тринадцатую, последнюю комнату. Загробная тишина, что-то ужасное надвигалось на меня; но я, будто под наркозом, твердо решил, повинуясь педантическому капризу, дойти до самого конца последней, слепой комнаты, — которая меня всегда, когда бы я туда ни вошел, наполняла мистическим страхом. Открываю дверь — передо мной стоит Хельга. Кроме нее, никого нет. Не буду описывать ее взгляд, устремленный на меня, потому что не могу… У меня подкосились ноги, и я остался сидеть на пороге: долго ли, коротко ли, не знаю; от моего сознания остались только черные круги, жутко залившие всю комнату и ее… Наконец я почувствовал, что кто-то трогает меня за плечо — и разглядел министра и адмирала.
— Господи Иисусе и Пресвятая Дева, что здесь Ваше Сиятельство вытворяет? — заломил руки министр.
Я медленно поднялся и, не будучи еще в полном уме, направился обратно.
— Ах! понимаю! — зашептал мне вслед приниженно адмирал, хлопнув себя по лбу. — Сократ, когда ему что-нибудь приходило в голову, целыми часами стоял как статуя, где бы он ни был, на лестнице ли, или в укромном местечке; а наш князь еще мудрее: он при этом уселся поудобнее!
Только в зале я отчетливо вспомнил, что собственно увидел. В сопровождении обоих друзей я долго обходил все общество — нигде не видя лица, похожего на Ее. Я отправился с ними в тринадцатую комнату — нигде и следа от нее! Министр и адмирал никого не видели. Через окна последних двух комнат она убежать не могла: все они были закрыты изнутри. Может быть, исчезла в каком-нибудь потайном коридоре в стене? Или проникла через замочную скважину — но что я болтаю — как безумец — и ужас — я должен молчать…
28 октября.
О, что это все-таки было? Хельга живая, настоящая? или это лишь моя галлюцинация? или — Ее призрак?.. Ну — уже сказано: я боюсь, что она мертва, что она явилась мне — и что будет являться и в дальнейшем… Почему она должна быть мертвой? Этого я не знаю, я ничего не знаю, это я только так… И не знаю также, что было бы страшнее: если бы она была жива или если бы была призраком… Но самое ужасное — это неопределенность. О, о! Сегодня ночью я все время слышал жуткий шорох рядом со своей спальней, только точно не знаю, была это Хельга или мышь…
3 ноября.
День поминовения усопших был жуткий, — но сегодня я чувствую себя уже опять хорошо. Я достиг неопровержимой уверенности, что она была всего лишь моим видением, чистой галлюцинацией, как описывает их наука, отлично объяснимой продолжительным волнением и постоянным присутствием этой чертовки в фантазии: просто ее образ перескочил из чрезмерно раздраженного мозга на сетчатку; почему, собственно, нет, если при нормальном видении это постоянно может происходить наоборот? — главное не пугаться, и все будет хорошо.
1 декабря.
Все хорошо. Хотя и приходится все время напиваться и кутить, чтобы не думать об определенных… определенных вещах, но галлюцинаций у меня уже нет, я не боюсь их и уже не буду бояться.
3 декабря.
Сегодня, около двух часов пополудни, я пошел на прогулку в лес, недалеко от моего замка Сауштейн, где я чаще всего живу. Нигде ни следа от снега, земля зеленая как в апреле, по-мартовски сияло солнце, пригревало, почти даже припекало. Был один из тех жутко очаровательных зимних дней, когда природа, мертвая и все-таки живая, производит впечатление голого, гальванизированного трупа. Я шагаю задумчиво по тихо светящейся поляне, на сердце тепло. Вдруг вижу в стороне в лесу на скамейке у тропинки дамскую одежду, ослепительно сверкающую на черном фоне, и под низким солнцем отбрасывающую длинную черную тень. Обожаю дам, и поэтому, свернув в сторону, я зашел на эту лужайку и приблизился к скамейке. Я стою около нее, смотрю — Хельга!.. Как тогда на порог, теперь я уселся на кучу листьев… Но сегодня я сразу же набрался храбрости — вскочил и, сломя голову, в ужасе дико крича, бросился прочь оттуда.
— Баба! Мерзавец, болван! — жутко прозвучало что-то вслед за мной — и даже послышался быстрый топот. Я не знаю, как получилось, что я не умер от ужаса. — Ты думал, что я оставлю тебя в покое, но я всегда и всюду буду преследовать тебя! Ха-ха-ха, болван, ха-ха-ха! — громыхало что-то как хохот лесного духа. Я бежал, не останавливаясь, пока лес не остался позади; потом упал на траву. Но через некоторое время из лесу послышалось шуршание — может быть, это был заяц, птица, белка, но я опять улепетывал дальше. Наконец я оглянулся; никто за мной не шел. «Спасен!» — вздохнул я свободно; веселое, теплое сияние солнца наполнило меня блаженством, гордостью и смелостью. Вдруг смотрю — и впереди меня, примерно шагах в двухстах, вижу Хельгу, направляющуюся ко мне. Она шла как раз оттуда, куда убегал я, — невозможно, чтобы она так быстро обогнала меня, сделав такой большой крюк. Бросаюсь наутек в противоположную сторону; слава Богу, навстречу мне идут две старушки с хворостом на спине. «Я нахожусь среди людей, спасен!» — восклицаю я, счастливейший человек, обнимаю старушек и целую их. Потом оглядываюсь — Хельги больше нет. Старушкам пришлось проводить меня до самого замка, и каждая получила за это по тысяче марок.