(старая-престарая бабушка)
Тише, милый гость! БеседойТы разбудишь старика.Долог сон теперь у деда,А работа коротка.
Странник
Слов найти не в состоянье,Что могу тебя опятьЗа твои благодеяньяС благодарностью обнять!Это ты, Бавкида, та же,Кем я к жизни возвращен?
Выходит ее муж.
Ты ли, часть моей поклажиВ море спасший, Филемон?Только ваш огонь сигнальный,Колокола звон с землиОт погибели печальнойМне спасенье принесли.Я пойду с вершины склонаНа морскую даль взглянутьИ, коленопреклоненный,Облегчу молитвой грудь.
(Идет вперед по дюне.)
Филемон
(Бавкиде)
Нам на стол накрой мгновенно,Вынеси его в цветник.Перед общей переменойСтанет, верно, гость в тупик.
(Подойдя к страннику.)
Где бушующей пучинойБыл ты к берегу прибит,Вместо отмели пустыннойГустолистый сад шумит.Стар я стал сидеть в дозореПо ночам на маяке,А тем временем и мореОчутилось вдалеке.Умные распоряженьяИ прилежный смелый трудОттеснили в отдаленьеМоре за черту запруд.Села, нивы вслед за моремЗаступили место вод.Червячка пойдем заморим,Скоро солнце ведь зайдет.Парусников вереницы,Предваряя темноту,Тянутся, как к гнездам птицы,Переночевать в порту.За прорытою канавойМоря синяя черта,А налево и направо —Населенные места.
Втроем за столом в саду.
Бавкида
Взглядом приковавшись к дюне,Ты не скушал ни куска.
Филемон
В наши чудеса, болтунья,Посвятила б новичка.
Бавкида
Да, поистине загадкаЭти наши пустыри.Тут нечистая подкладка,Что ты там ни говори.
Филемон
Тот пришлец законно, святоПолучил морской пустырь.Императорский глашатайОбъявил об этом вширь.Тут вначале был по плануЛагерь для людей разбит,А теперь на месте станаВ зелени дворец стоит.
Бавкида
Лишь для виду днем копрамиБили тьмы мастеровых:Пламя странное ночамиВоздвигало мол за них.Бедной братии батрацкойСколько погубил канал!Злой он, твой строитель адский,И какую силу взял!Стали нужны до зарезуДом ему и наша высь.Он без сердца, из железа,Скажет – и хоть в гроб ложись.
Филемон
Он дает нам вместо домаНовый, на земле низин.
Бавкида
Не глава ты дну морскому,А холму ты господин.
Филемон
Но пойдем в часовню. ВзглянемНа огни зари втроем,Вместе на колени станемИ молитвы вознесем.
Обширный загородный сад на берегу широкого и прямого канала. Фауст, сильно состарившийся, прогуливается по саду.[179] Линкей, караульный на башне
(говорит в рупор)
Садится солнце, у причалаБросают с палубы канат;От моря в гавань по каналуПоследние суда спешат.Не гнутся мачты их. КрасивоПодрагивают вымпела.Тебе, хозяину залива,Прибывших путников хвала.
Колокольный звон на песчаном взморье.
Фауст
(раздраженно)
Проклятый звон! Как в сердце нож!Нет впереди границ успеху,А позади, как разберешь,Все та же глупая помеха!Мне говорят колокола,Что план моих работ случаен,Что церковь с липами цела,Что старикам я не хозяин.Они – бельмо в глазу моем,Пока от них я не избавлен,И час прогулки мой отравленПри встрече с этим старичьем.
Линкей
(как выше)
Морского берега держась,Подходит к пристани баркас.Внутри его не счесть добра:Мешков и ящиков гора.
вернутьсяФилемон и Бавкида – имена мифологической древнегреческой патриархальной четы; престарелые крестьяне, они жили и трудились в неизменной дружбе и любви друг к другу. За радушный прием, оказанный посетившим их под видом странников олимпийцам, они были вознаграждены долголетием и единовременной смертью: их бедная хижина была обращена в храм, при котором они состояли жрецом и жрицей. Гёте назвал их именами героев своей лирической увертюры к заключительному действию «Фауста». – Странник, монологом которого открывается сцена, – отнюдь не олимпиец, а простой смертный, некогда воспользовавшийся гостеприимством престарелых супругов.
вернутьсяГёте сказал однажды в беседе с Эккерманом: «Фауст, представленный в пятом действии, должен, по моему убеждению, насчитывать ровно сто лет. И я не знаю, не следует ли мне где-нибудь об этом высказаться точнее». Упоминание о глубокой старости дает основание думать, что чары, сообщившие молодость Фаусту, к этому времени утратили свою силу, однако об этом нигде яснее не сказано. Такой драматический прием был бы совершенно в духе гётевской эстетики. (Ср. Гёте в беседе с Эккерманом 18 апреля 1827 года: «Возьмем хотя бы „Макбета“. Когда леди хочет подвигнуть своего супруга на дело, она говорит, что „детей вскормила грудью“. Правда ли это или нет, неважно, но леди это сказала и должна была сказать, чтобы придать вес своей речи. Однако в дальнейшем ходе пьесы Макдуфф, узнав о гибели своих близких, кричит в дикой злобе: „Он-то (Макбет) сам бездетен!“ Эти слова Макдуффа противоречат, как видите, словам леди; но Шекспиру нет до этого дела… Ему важно быть наиболее действенным и значительным в каждую данную минуту».) Совершенно так же и Гёте должен был сделать Фауста старцем накануне его смерти, чтобы дать ему возможность вторично обрести вечную молодость в безгрешных объятиях «одной из кающихся», прежде называвшейся Маргаритой.