– Тебе эти украшения ни к чему, – как-то незнакомо и сухо проговорил Петр Григорьевич. – Вставай, будем ужинать.
Русинов сбросил с груди одеяло, однако не встал. На солнечном сплетении он ощутил металлический холодок и медленно дотронулся рукой – железный медальон с изображением сидящего сокола…
– Где… Ольга?
– Не задавай вопросов, – обрезал всегда приветливый и добродушный пчеловод. – Делай то, что приказано.
– Мне нужно знать, где сейчас Ольга! – упрямо заявил Русинов и сел на постели.
– Тебе нужно знать то, что можно, – ледяным, непривычным тоном отчеканил старик. – И не более того.
Он как-то сразу понял, что спорить либо требовать чего-то от старика бесполезно. Надо действовать. Он огляделся – его одежды не было, хоть в простыню заворачивайся…
– Мне надо одеться, – сказал он. – Я не намерен оставаться здесь.
– Твои намерения никого не интересуют, – заявил Петр Григорьевич. – Пока ты будешь находиться здесь, в доме. Приказано не выпускать.
– Кем приказано?
– Валькирией.
– Где же она, Валькирия?
– На тризне, – был ответ.
– Понял… Она в пещерах? Там, внизу? – Русинов заволновался. – Понимаешь, ее могут лишить волос! Я должен идти туда!
– Пока ты должен есть и спать.
– Но у Ольги отрежут космы!
– Это меня не касается! – Старик подал ему старый рабочий халат. – Вот тебе одежда. В доме тепло.
– Но это касается меня! – воскликнул он.
– И тебя не касается, – отрубил пчеловод. – Все произойдет так, как должно произойти. Кого и чего лишать – промыслы не наши.
– Я все равно уйду! – не сдержался Русинов.
– За стол! – приказал старик. – Здесь нет твоей воли.
Русинов осознал, что задираться не следует, и, натянув халат, сел к столу, накрытому как в хорошем дорогом ресторане: хрусталь, мельхиор, вкусные на вид и изящно разложенные на фарфоре блюда.
– Когда ты в последний раз ел? – спросил преображенный пчеловод.
– Не помню, – отозвался Русинов. – Я потерял счет времени…
– В таком случае сначала выпьешь этого напитка. – Старик налил полный фужер янтарной густой жидкости. – Это старый мед с лимонным соком. Нужно восстановить функции желудка.
Русинов потянул фужер к губам, намереваясь выпить залпом, – во рту чувствовались горечь и сухость, – однако Петр Григорьевич звякнул вилкой.
– Не спеши!.. Сегодня не простое застолье, а тризна. Следует соблюдать ритуал. Пусть же имя Вещего Зелвы всегда греет наши уста! Пусть его мужественный дух вдохновит нас к подвигам. За память о Зелве!
– Но погиб… Страга, – заметил Русинов, смущенный речью старика.
– Зелва был Страгой Запада, – объяснил Петр Григорьевич. – И погиб раньше. Его задушили струной гавайской гитары.
– Я знаю только этого Страгу… Его звали Виталий.
– Это был Страга Севера. Ты еще много чего не знаешь… Выпьем за Вещего Зелву!
У Русинова язык не поворачивался называть старика по имени и отчеству – слишком они были разные теперь – развеселый, бесшабашный пчеловод и этот человек, ничего с ним общего не имеющий, если не считать облика. Он выпил приятный на вкус и обволакивающий горло мед.
– Скажи мне… Кто он был – Зелва? Если можно мне знать?
– Зелву ты обязан знать, – проговорил старик, расправляя усы. – Это был Вещий Гой, сильный человек и глава рода. Среди изгоев он жил как цыганский барон.
Похоже, выпитый стариком мед слегка начал размягчать его тон. Русинов тоже ощутил легкое головокружение: напиток всасывался в кровь уже во рту…
Пчеловод взял другой графин и снова наполнил фужеры до краев, теперь уже темной, ядреной медовухой.
– Страгу Севера ты знал и должен быть благодарен ему, – проговорил он. – Помни его всегда! Он открыл тебе дорогу, указал путь. Он был отважным и храбрым гоем, но его сгубила земная любовь. Он утратил обережный круг Валькирии… Светлая ему память!
Старик пил большими глотками, проливая медовуху, которая стекала по усам и бороде. Но закусывал аккуратно, блестяще владея изящными столовыми приборами. Русинов же есть еще не мог, а лишь двигал вилкой кусочек хлеба в своей тарелке. Он подождал, пока пчеловод доест ветчину и снова возьмется за графин.
– Недавно здесь разбился вертолет…
– Минуту! – прервал старик. – На тризне можно говорить только мне. Я знаю: в этом вертолете был твой друг Иван Сергеевич Афанасьев. Он, как и все, был изгоем, но по духу и мужеству удостоился чести гоя. Он жив, не волнуйся. Но где сейчас – не знаю.
После этих слов чопорность и безапелляционная строгость старика начали нравиться Русинову. Он уже стал поджидать, когда Петр Григорьевич окончательно расслабится, закончив ритуальность на этом тризном пире, и вновь явится привычным, говорливым старичком, этаким лешим-балагуром, однако он встал из-за стола и, скрестив руки на груди, медленно прошелся по комнате, заставленной резными столбами, как лесом.