И прежде чем мы могли его остановить — прежде чем поняли, что его надо остановить — он вскочил и поднял матрас.
И замер.
У меня сперло дыхание.
Медленно Кинжал вытащил журнал. Перелистнул страницы.
— Господи Иисусе. — Он весь затрясся. — Что это, сынок?
Я взглянул на Ллойда. Никто из нас не произнес ни слова. Я слышал, как тикают часы. Очень громко.
— Я тебе задал вопрос, — Кинжал повертел журналом перед носом Ллойда. — Эта мерзость — твоя?
Ллойд не отвечал.
— Мерзость, — рявкнул Кинжал. — Меня чуть не вырвало. Еще раз спрашиваю, — лицо Кинжала налилось кровью, — это твое?
— Нет, — тихо произнес Ллойд.
— А чье же?
— Мне дал Дог.
Кинжал уставился на меня.
— Ах ты грязный сучонок! — он схватил меня за волосы и поставил на ноги. — Как ты посмел принести это в мой дом? Показывать моему сыну?!
Ллойд вцепился ему в руку и закричал:
— Оставь его в покое!
— Я его оставлю в покое! — Кинжал не выпускал мои волосы. — Я оставлю его в покое. Да я из него дух вышибу. — Он вцепился в мои волосы еще крепче.
Мой череп словно подожгли. Я представил, как кожа рвется в клочья и скальп слезает, точно кожура с апельсина.
— Это не мое! — закричал я. — Не мое!
— А чье же? — рявкнул Кинжал.
Открылась дверь и вошла Вел. Ее лицо блестело от крема.
— Что тут за шум?
— Вот! — Кинжал швырнул журнал к ее ногам. — Эта мерзость!
Вел подняла журнал. Одного взгляда на обложку было достаточно.
— Откуда это, Кинжал?
— Это нам Дог расскажет. Ну, кто тебе его дал?
— Отвечай, — сказала Вел.
— Это… это… — начал заикаться я.
— Продолжай, — приказал Кинжал.
— Это… это…
Вел подошла поближе.
— Это ведь он, верно? — спросила она. — Этот ваш жилец. Человек, которого твоя мать пустила в дом. Это он! Отвечай! Это он!
Все смотрели на меня: Ллойд, Кинжал, Вел. Ждали моего ответа.
— Да, — произнес я громко и четко. — Это он.
— Так я и знала, — в голосе Вел звучало торжество. — Знала с самого начала. Совратитель малолетних.
— Ну я с ним разберусь, — крикнул Кинжал. Он выбежал из комнаты и помчался по лестнице.
Вел бросилась за ним.
— Только без ножа, Кинжал. Только без ножа!
Я побежал за ними. Кричал, чтобы они остановились. Когда я добрался до дома, Кинжал был уже наверху и топал по ступенькам.
Вел и мама стояли в прихожей.
— Не волнуйся, — сказала Вел. — Он не взял нож.
Сверху доносились вопли.
Мама выглядела ошеломленной.
— Вел, — произнесла она тихо. — Вел?
Вел обняла ее.
— Ох ты, бедняжка. Ты не понимаешь. Я ведь тебя предупреждала. — Она провела маму в гостиную и усадила.
— Что происходит? — мама попыталась встать.
Вел усадила ее обратно.
— Кинжал разберется. Так будет лучше.
Вопли прекратились. Доносились лишь жуткие шлепки. Словно кто-то лупил по мячу. Звук отражался от стен, пробирался мне под кожу.
— Я спала, — мама смотрела на Вел. — Спала, и вдруг постучали в дверь. Я открыла, и ворвался Кинжал. Что он делает с Папой Бритвой, Вел? Что происходит?
— Преподает ему урок, — Вел погладила маму по голове. — Так нужно.
Через некоторое время Кинжал спустился. Он обливался потом, его кулаки были в крови.
— Я отделал этого типа, — сказал он, задыхаясь. — Увижу еще раз, убью. Клянусь.
Мама заплакала.
— Ну, ты идешь? — спросил Кинжал Вел.
— Сейчас приду, дорогой. Иди.
Кинжал кивнул и ушел.
Я стоял, глядя, как Вел убаюкивает маму. Комната была залита оранжевым светом уличного фонаря. У мамы в горле что-то булькало. Вел напевала колыбельную.
— Что случилось, Вел? Что случилось?
— Он приставал к нашим мальчикам, — сказала Вел тихо. — Дал Догу грязный журнал.
— Правда? — спросила мама.
— Да. Правда.
— Просто не понимаю, — сказала мама сквозь слезы. — Он всегда был такой милый, любезный.
— Так всегда бывает.
— Я не понимаю, — сказала мама.
— Расскажи ей, Дог.
— Он смотрел на детей, — сказал я. — В парке. Я видел его. Просто сидел и смотрел.
— Видишь, — сказала Вел. — Ну что я тебе говорила?
— А когда болел, рассказывал мне истории.
— Ужас, — ахнула Вел. — Просто ужас.
Мама закрыла лицо руками.
— Все прошло, прошло, — убаюкивала ее Вел. — Завтра утром Кинжал уедет. Вернется к холодным ветрам и огромным волнам. А мы останемся вдвоем. Будем помогать друг другу.
Я слышал, как Папа Бритва идет в ванную. Я представил, как он смотрит в зеркало и видит свое отражение: глаза заплыли, кожа в синяках и ссадинах, сломанный нос, из ноздрей течет кровь. Я представил, как он ощупывает языком зубы, а они шатаются в разбитых деснах. Представил, как он наклоняется к раковине, открывает кран с холодной водой, набирает воду в ладони, подносит к распухшим губам, пьет, полощет рот, выплевывает воду с кровью, розовую на белой эмали.
Я представил как, умывшись, Папа Бритва возвращается в комнату, достает из-под кровати чемодан, запихивает одежду, надевает плащ и выходит. Он постарается спуститься по лестнице как можно тише, избегая любого скрипа, чтобы ничего не выдало его присутствие.
Я представил, как он на секунду застывает перед дверью гостиной, прислушивается к плачу мамы и бормотанию Вел. Затем глубоко вздыхает и выходит из дома.
— Дог, — окликнула меня Вел.
— Что?
— Ты правильно поступил.
— Я просто сказал правду.
Обнимая Верди
Я помню день, когда впервые увидел Верди. Мы только что похоронили отца, и в тот момент, когда наша траурная машина трогала с места, я заметил его отражение в боковом зеркале. Он был в черном кожаном пиджаке, усыпанном драгоценными камнями и золотыми блестками. Светлые волосы блестели на солнце. Инстинктивно я повернулся на сиденье, чтобы разглядеть его. Когда наши глаза встретились, он улыбнулся и помахал мне рукой. Мама дотронулась до моего колена и, вздохнув, сказала, чтобы я сидел прямо и вел себя прилично. В конце концов, это траурная церемония, и совсем не время вертеться. Но образ белокурого парня преследовал меня весь день. Похороны отодвинулись на второй план, и я беспрерывно фантазировал о нем. Судя по всему, ему было уже под двадцать — немыслимый возраст, мне-то самому было всего двенадцать. Той ночью, когда родственники ушли, а мама отправилась спать, я погрузился в мечты о нем. Я воображал, как делюсь с ним всеми бедами и страхами: рассказываю, как скучаю по отцу, хотя уже начинаю его забывать, как я хотел заплакать, но не смог. А белокурый парень обнимает меня, целует и делится своими тайнами.
Прошло две недели, прежде чем я увидел его снова. Он стоял напротив школьных ворот, когда я выбежал после уроков. Когда я заметил его, мои ноги примерзли к земле. Я ощутил странную щекотку в груди и животе, словно там скреблись пауки. Мальчики протискивались мимо меня, недовольные, что я стою в проходе. После смерти отца со мной никто не заговаривал. Мне кажется, их беспокоила моя утрата, даже пугала, словно скорбь и трагедия были заразными и могли передаваться, как какой-нибудь грипп.
Блондин смотрел на меня несколько минут. Потом перешел улицу. Ужас приковал меня к асфальту. Мне хотелось и спрятаться от него, и бежать ему навстречу. Но вот он уже стоял передо мной, положил мне руки на плечи и улыбался.
— Ты ведь Клауд, да?
Я кивнул.
— Можно я провожу тебя домой, Клауд?
— Да, — едва смог произнести я.
Мои одноклассники смотрели, как мы переходим улицу. Они толкали друг друга локтями и что-то говорили, явно впечатленные моим знакомым. Пока мы шли, парень все время напевал, я узнал пару оперных мелодий. Наконец, когда мы подошли к моей улице, он пробормотал: "Дальше я идти не могу".