— Как, черт возьми, это вы, дорогой Марсель? Я думал, что это Беттина. Но вы мне совсем не мешаете. Я кончил свою дневную работу и рад вас видеть… Да нет же, нет, вы пришли вполне кстати… Вас направила сюда проказница Беттина, не так ли? Это не беда. Я писал этюд нагого тела. Мило, не правда ли?
Он указал на мольберт, где стоял подрамок. На холсте Марсель узнал только что виденное мельком тело, воспроизведенное с его красками и формой, но преображенное таинственным очарованием, очарованием столь своеобразным, что оно являлось как бы подписью мастера.
Пока Марсель восхищался, Бютелэ соскабливал с палитры краски гибким ножом, наблюдая в то же время за драпировкой, складки которой шевелились и за которой слышалось порой шуршание ткани. Он продолжал:
— Мило, не правда ли?.. Да… Когда я скучаю и у меня нет модели, я зову Аннину или Беттину. Они красивы, эти две малютки… Я привез их из Венеции в прошлом году. Они забавляют меня своим венецианским жаргоном. Они напоминают мне их страну, которую я обожаю. Когда они щебечут, то мне кажется, что я там. К тому же они недурно служат мне: Беттине очень удаются пирожные, у Аннины же нет особых талантов… Аннина — это та, что одевается… Ну, скорей же, Аннина!
Занавеска заколыхалась. Бютелэ продолжал:
— Единственное неудобство — это то, что они не ладят между собой и не переставая ссорятся и устраивают друг другу разные штуки. Конечно, чтобы отомстить Аннине за какую-нибудь тайную обиду, несносная Беттина провела вас в мастерскую в то время, как та позировала… Сейчас они будут драться и таскать друг друга за волосы: это жаль, потому что волосы у них прекрасные, — как грациозна, не правда ли, эта прическа с большими узлами… Ну вот и мадемуазель Аннина.
Она подняла занавеску и подошла, опустив глаза, высокая, с телом гибким и стройным. У нее было несколько удлиненное лицо с нежными и мягкими чертами, тонкий нос, немного пухлые, словно вздернутые улыбкой губы. На шее у нее было стеклянное ожерелье из зеленых шариков; она остановилась перед художником, который спросил у нее что-то по-итальянски, между тем как она искоса поглядывала поочередно то на Марселя, то на полотно, где была изображена ее нагая красота. Когда Бютелэ умолк, она ответила ему несколькими словами, одернула на шее зеленое ожерелье и вышла с достоинством, не оборачивая головы, на которой кокетливо вздымались тяжелые узлы ее волос. Бютелэ отложил палитру и нож.
— Я сказал ей, что случившееся очень полезно для нее и что это отучит ее мучить Беттину. Впрочем, будьте уверены, — в глубине души она очень довольна тем, что ее застигли врасплох; она отлично знает, что сложена на диво, негодница… Ах, юный Ренодье, что за чудесная вещь прекрасное тело! Я мог бы писать его сто лет. Жизнь, понимаете ли, чересчур коротка!
Он вздохнул, подошел к зеркалу, висевшему на стене в мастерской, пригладил прядь седых волос, закрутил усы и с минуту рассматривал себя молча, затем вернулся и сел в качалку против Марселя, который стоял возле мольберта. Наступила минута молчания. Лицо художника стало печальным. Он скрестил обе руки на колене и сказал медленно, обращаясь к молодому человеку:
— Благодарю вас за то, что вы пришли, дорогой Марсель; если я не шел к вам, то не из равнодушия, будьте в том уверены, а из осторожности. Я знал, что вы очень несчастны, и боялся быть навязчивым в вашем горе. Лучшие друзья в таких случаях должны быть сдержанны. Только позднее они могут пригодиться…
Он остановился на мгновение.
— Я очень бы хотел, дорогой Марсель, для вас что-нибудь сделать и думаю, что могу быть вам полезен в одном отношении, но это очень деликатный вопрос, и об этом трудно говорить… Но я все же решусь… Я очень любил вашего отца, но я опасаюсь, что он чересчур прочно внушил вам свою манеру мыслить и чувствовать, слишком глубоко внедрил в вас свое отношение к жизни. Я не раз беседовал с ним на эту тему. Он раздражался моими возражениями. Он думал предостеречь вас таким образом от обманчивого призрака счастья и избавить от разочарований, которые он за собой влечет. Ваш отец считал своим долгом дать вам возможность воспользоваться его опытом: без этого, думалось ему, он оставляет вас безоружным и беззащитным. Он хотел, формируя ваш ум по образцу своего, остаться в вас и после смерти, и я боюсь, очень боюсь, что он в этом вполне преуспел.