— Не искушайте меня, Марсель, не искушайте меня… О, остерегитесь!
С лагуны донесся шум весел; Марсель быстро выпрямился. Вдоль морской террасы плыла гондола. Господин и дама полулежали на подушках. Он указывал пальцем на изгородь из роз, пылавшую под лучами заходящего солнца. Марселю Ренодье показалось, что он смутно узнает это лицо, но гондола уплыла: взволнованная вода тихо журчала.
Они опять пошли по саду. Удлинившиеся их тени ложились на песок открытых дорожек. Они прошли перед четырехугольным цоколем, на котором стояла корзина с мраморными плодами, теперь словно созревшими и ожившими под золотыми лучами. Потом свернули в виноградную аллею, которая покачивала над их головами своими гроздьями. В маленьком дворике сторожиха стирала белье. Она на минуту оторвалась от своей работы и пошла, чтобы запереть за ними решетку. У подножия лестницы их ждала гондола. Они сели рядом, молча. Красная стена бросала на них пурпуровый отсвет.
Весла ударяли теперь по воде канала Джудекки. Когда они достигли середины, они обернулись. Позади остров вырисовывался на великолепно пылавшем небе. Купол церкви Реденторе, казалось, истекал кровью, меж тем как ее фасад, как и все фасады вдоль длинного берега, уже начинал окутываться сумерками. Наоборот, фасады домов на противоположной стороне отражали огонь заката. Гондольеры гребли мерными ударами. Гондола покачивала свою железную корму на светозарной воде. В ту минуту, как лодка поворачивала к стрелке Доганы, Марсель указал жестом на один из домов на набережной Заттере, окна которого рдели, словно за их сверкавшими стеклами был зажжен костер, и сказал:
— Вон там, Жюльетта!
Она слегка подалась вперед, потом снова откинулась на подушки. Марсель еле слышно прошептал ей:
— Там моя квартира. Я буду ждать вас завтра, в два часа. Прикажите отвезти себя в гондоле к Понте делла Кальчина. Я буду там. Вы приедете?
Она не отвечала. Он сказал:
— Я люблю вас.
Она пристально смотрела вперед. Над Доганой воздушная Фортуна опиралась крылатой пятою о золотой шар. Он сказал во второй раз:
— Я люблю вас.
Потом еще раз повторил:
— Я люблю вас, люблю вас.
Она вздрогнула. Лицо ее приняло необычное выражение тоски и сладострастия, и она опустила голову.
— Вы сами этого захотели, Марсель, сами захотели!
Он выпрямился. Сердце его сильно забилось, и до самой гостиницы они ехали молча.
XIV
На другой день утром, когда Марсель проходил под Башней часов, чтобы попасть на улицу Мерчериа, где он намеревался сделать кое-какие покупки, он услыхал, что кто-то окликнул его по имени. Он обернулся. Антуан Фремо, заложив руки в карманы, смотрел на него насмешливо.
— Как, неужели это вы, дорогой мой Ренодье! Честное слово, я не ожидал встретить вас в Венеции. Вы все же оказались здесь, упрямец!.. А вы не хотели верить мне, когда я давно, в горестные минуты, говорил вам, что этот город создан для вас! Черт побери, это — судьба. Здесь — место встречи всех меланхоликов и всех разочарованных. Но Венеция, кажется, пошла вам особенно на пользу. У вас превосходный вид и совсем нет того угнетенного выражения, которое было прежде… Но и я также кажусь вам несколько изменившимся, что вы скажете?
Он смеялся. Стройный, одетый с элегантной простотой, он поглаживал свои тонкие черные усы. Это и в самом деле был не прежний Фремо. Это был Фремо, лишенный поэзии. Даже голос у него стал иным. Ни малейшей томности в интонации. Он говорил отрывисто, как человек, привыкший приказывать. Марсель смотрел и слушал его с удивлением, словно перед ним был персонаж комедии, с которого упала маска. В этом живом, сухощавом человечке он искал прежнего Фремо, таинственного и напыщенного.
Меж тем Антуан Фремо схватил Марселя под руку и увлекал его к площади Сан-Марко.
— Да, дорогой мой! Я проделал все, что проделывают другие. Что ж, такова жизнь, и сколько вы ни смотрите на меня, вы ничего этим не измените! Итак, нет более коротких брюк, сюртуков с фалдами, галстуков цвета солнечного заката на лагунах, нет приглаженных волос, смотрите!
Он приподнял шляпу и показал свою прическу бобриком; волосы, которых более не касалась перекись водорода, снова приняли своей естественный цвет.
— А мои руки: нет более перстней с огромными камнями; одно лишь обручальное кольцо… И всем этим я обязан моей милой тетушке, госпоже Дюрантэ.
Он выпустил руку Марселя, чтобы закурить папиросу.
— Извините, дорогой мой, что я сам не сообщил вам о перемене в моей жизни, и не истолковывайте этого плохо; но, по правде сказать, вы жили так замкнуто, так мало интересовались людьми, что, мне думалось, для вас было безразлично то, что со мной произошло… Торгую обоями, дорогой мой!.. Помните тетку, за которой я поехал ухаживать в Виши? Бедная женщина была так больна, что совершенно запустила дела своей пошатнувшейся фирмы. Тогда я принял решение и расстался с образом жизни моей молодости. О, это было не легко! Баста! А теперь дела идут все лучше и лучше, и вот я, человек, с вами разговаривающий, — один из видных коммерсантов нашего славного города Парижа. Дэндизм хорош на время. Теперь я — человек остепенившийся и женатый.