Он снова рассмеялся и бросил окурком папиросы в голубя, который не испугался и едва пошевелил свой катящийся пернатый шар на двух коралловых лапках.
— Да, женат! Я женился на очаровательной девушке. Хорошее состояние, большие надежды, почтенные родители, тщательное воспитание, прелестное личико, нежное и верное сердце, словом — совершенство! Только… Не знаю, говорить ли вам об этом… Вы будете надо мной смеяться…
Он искоса взглянул на Марселя.
— Впрочем, все равно!.. Итак, я женат, и это опять-таки дело рук моей достойной тетушки Дюрантэ. Женитьба завершила то, что она назвала моим обращением. Черт возьми, я уступил: бедная дама может теперь умереть спокойно… Но вернемся к делу. Итак, дорогой мой, вообразите себе, что эта нежная особа, которую я принимал за изящный цветок нашей благоразумнейшей буржуазии, — а к ней принадлежу теперь и я, как вам указывает на это мой облик и мое поведение, — скрывала под внешностью застенчивой пансионерки душу старого романтика… Да, дорогой мой, я не преувеличиваю, госпожа Антуан Фремо, моя жена, — настоящий старый романтик!.. Это не мешает ей быть также лучшею из хозяек и прелестнейшею из супруг, но в ней сидит какой-то скрытый демон! Как он вошел в нее, я не знаю, но он существует, и я приехал сюда, чтобы доставить ему удовольствие.
Марсель слушал Антуана Фремо и спрашивал себя, где в его рассказе правда и где шутка.
— Даю вам слово, дорогой мой Ренодье! Она без ума от балконов, шелковых лестниц, масок, мандолин, серенад, лунного света. Она — поклонница Гюго, Байрона, Мюссе, Санд, не знаю, кого еще!.. Скажите, разве это не смешно, не неожиданно, не парадоксально! Она знает наизусть все романы, все стихи дорогой для нее эпохи. Эти господа и госпожи 1830 года — ее боги и богини, и всего больше на свете мечтала она увидеть Венецию. Поэтому, как и следовало ожидать, мы остановились в гостинице Даниэли! К счастью, сегодня мы покидаем историческое место для гостиницы «Британия», более спокойной. Это единственная уступка, которая была мне сделана; что касается остального, то мы на добрый месяц погрузимся в романтические воспоминания… В конце концов меня не приходится слишком жалеть, не правда ли? Госпожа Фремо очаровательна, и гондола идет к ней восхитительно. Согласитесь, дорогой мой, что история не вполне обычная… А я-то воображал, что навсегда покончил с Венецией и больше не увижу, кроме как на плакатах, круговых путешествий, или на обоях, которые я фабрикую, город каналов и серенад, город божественной графини Кантарини!.. Ах, кстати, я должен сделать вам одно признание. Помните те письма, которые я заставил вас разыскивать в моей квартире в Отейле, в красном бюро? Увы, то были всего-навсего письма от маленькой модистки, которую звали Эрнестиной и которая меня бросила… Что касается Кантарини, то она была моей любовницей лишь в моем воображении… Ах, как все это уже далеко, мой бедный Ренодье! Ну, не глупы ли мы были, в самом деле?
И Антуан Фремо движением своей трости спугнул двух голубей, клевавших зерна на гладких плитах, у подножья бронзовых канделябров, над которыми некогда на концах мачт развевались знамена Светлейшей Республики.
XV
— Это будет ваша вина, Марсель, если я в Венеции ничего не увижу…
Жюльетта, смеясь, пыталась подняться с кровати, на которой лежала: Марсель нежно ее удерживал, и она снова уронила голову на подушку. Она сопротивлялась и старалась освободиться.
— Пустите, Марсель, поздно.
Он не слушал. Из веселого и оживленного лицо молодой женщины сделалось страстным и серьезным. Вдруг Марсель почувствовал, что она приближается к нему. Она сплетала свои ноги с его ногами, искала своим ртом его губы. Вздыхая, она прошептала:
— Люблю тебя.
Голос ее в тиши комнаты был нежный и низкий. В окна проникали закатные лучи. Воздух казался напоенным медом, так сладко было его вдыхать. Вся жизнь ограничивалась ими самими. Время перестало существовать. Они не чувствовали себя ни в каком месте земного шара…