Крышка сундука не шелохнулась.
Квоут сделал долгий вздох и наклонился вперед, пока лоб не прижался к прохладному темному дереву.
Когда из него вышел воздух, плечи обвисли, оставив его выглядеть маленьким и раненым, страшно усталым и старше своих лет.
Выражение его лица, однако, не показало ни удивления, ни горя.
Это была всего лишь передышка.
Это было выражение человека, который, наконец, получил плохие новости, о которых ему было уже известно по пути.
Глава 152
Бузина.
Это была плохая ночь, что быть пойманным на открытом месте.
Облака наконец раскатились, как серый щит протянувшийся по небу.
Ветер был холодный и порывистый, с порывистым дождем, тяжело капавшим и дошедшим до исчезновения в мороси.
При всем этом, двое солдат расположились в зарослях у дороги, казалось, веселились.
Они обнаружили тайник дровосека и сделали свой огонь таким высоким и жарким, что случайный порыв дождь сделал немного больше, чем заставил его плюнуть и зашипеть.
Двое мужчин громко разговаривали, дико смеялись, ревущий смех мужчин слишком пьяных, чтобы заботиться о погоде.
В конце концов третий человек вышел из темных деревьев, ступая осторожно по стволу упавшего неподалеку дерева.
Он был мокрым, если не промокшим, и темные волосы плоско облепляли его голову.
Когда солдаты увидели его, они подняли свои бутылки и закричали восторженные приветствия.
- Не знаю, как ты это сделал, - сказал белокурый солдат.
- Это дерьмовая ночь.
Но это будет справедливо, если ты будешь третим.
- Ты насквозь промок, - сказал бородач, поднимая узкую желтую бутылку.
- Отхлебни этого.
Это какая-то фруктовая штука, но лягает, как пони.
- Твое - девичья моча, - сказал белобрысый солдат, прижимая свое пойло.
- За наше здоровье.
Теперь это - мужская выпивка.
Третий человек посмотрел взад-вперед, как будто не в состоянии решиться.
Наконец он поднял палец, указывая на одну бутылку, затем на другую, когда он начал петь.
Клен.
Агава.
Лови и уноси.
Пепел и зола.
Бузина.
В конце концов он указал на желтую бутылку, затем схватил ее за горлышко и поднял к губам.
Он долго и медленно пил, молча работая горлом.
- Эй ты, - сказал бородатый солдат.
- Оставь немного!
Баст опустил бутылку и облизал губы.
Он издал сухой, лишенный юмора смешок.
- У тебя была правильная бутылка, - сказал он.
- Это бузина.
- Ты далеко не такой болтливый, какой ты был сегодня утром, - сказал белокурый солдат, склонив голову набок.
- Ты выглядишь, как будто у тебя умерла собака.
- Все в порядке?
- Нет, - сказал Баст.
- Ничего не в порядке.
- Это не наша вина, если он рассчитывал на это, - проинес светлый быстро.
- Мы подождали немного после твоего ухода, как ты и сказал.
Но мы были в засаде уже несколько часов.
Думали, что ты никогда не соберешься уйти.
- Черт, - заявил бородач раздраженно.
- Он знает?
Он вышвырнул тебя?
Баст покачал головой и снова опрокинул бутылку.
- Тогда ты не получил ничего, чтобы быть недовольными. - Белобрысый солдат потер голову, нахмурившись.
- Глупый ублюдок заехал мне раз или два.
- Он получил все обратно даже с небольшим запасом. - Бородатый солдат усмехнулся, потирая большим пальцем костяшки кулака.
Завтра он будет мочиться кровью.
- Так что в конце все хорошо, - философски заметил Белобрысый солдат, неустойчиво накренился, и слишком театрально взмахнул бутылкой.
- Ты бы почистил свои костяшки.
Возьму и выпью чего-нибудь чудесного.
И мы получили полновесные пенни.
Все счастливы.
Каждый получил то, что хотел.
- Я не получил, то чего хотел, - категорично заявил Баст.
- Еще нет, - сказал бородатый солдат, залезая в карман и вытягивая кошелек, который тяжеловесно звякнул, когда он подбросил его в ладони.
- Прихвати часть огня, и мы разделим это.
Баст осматривал круг света от костра, не делая движения, чтобы сесть.
Затем он начал петь снова, беспорядочно указывая на вещи: - ближний камень, полено, топор...
Бурый поросенок.
Пепел и дуб.
Верность и долг.
Дым очага.
Он закончил, указав на огонь.
Он подошел ближе, низко наклонился, и вытащил ветку длиннее, чем его рука.
На дальнем конце крепкого сучка был раскаленный уголь.
- Черт, ты пьянее, меня, - заржал бородатый солдат.
- Это не то, что я имел в виду, когда сказал прихватить часть огня.
Белобрысый солдат покатился со смеху.
Баст посмотрел на двух мужчин.
Через некоторое время он начал смеяться тоже.
Это звук был ужасен, неровный и безрадостный.
Это был нечеловеческий смех.
- Хой, - бородач резко перебил его, выражение его лица уже не было веселым.
- Что с тобой?
Снова пошел дождь, порыв ветра, разбил тяжелые капли о лицо Баста.
Его глаза были темными и полными решимости.
Другой порыв ветра, заставил конец ветки вспыхнуть ярко-оранжевым.
Раскаленный уголь прочертил пылающую дугу в воздухе, поскольку Баст начал размахивать веткой вперед назад между этими двумя мужчинами, напевая:
Бочка.
Ячмень.
Камень и посох.
Ветер и вода.
Дурно ведут себя.
Баст закончил, указывая горящей веткой на бородоча.
Его зубы краснели в свете костра.
Его лицо ничем не напоминало улыбку.
Эпилог
Тишина из трёх частей
Ночь наступила снова. Путеводный камень был погружён в тишину, и складывалась эта тишина из трёх частей.
Самой очевидной частью была отзывающяяся эхом пустота, порожденная вещами, которых недоставало.
Будь здесь непрерывный дождь, он барабанил бы по крыше, заливая карнизы и постепенно вымывая тишину в море.
Будь в кроватях таверны любовники, они бы вздыхали и стонали и пристыдили бы царящую здесь тишину.
Будь здесь музыка...
но нет, конечно, никакой музыки не было.
На самом деле не было ничего из этого, и потому, в воздухе висела тишина.
Снаружи "Путеводного камня" шум далекого веселья прорвался сквозь деревья.
Пение скрипки.
Голоса.
Топанье сапогами и хлопанье руками.
Но звук был тонок как нить, и движение ветра порвало его, оставив лишь шелест листвы и нечто похожее на далекое уханье совы.
И это тоже затихло, оставив после себя вторую тишину, ожидающую, как бесконечный вдох.
Третью тишину заметить было нелегко.
Если бы вы послушали час, то начали бы ощущать ее в холоде металла дюжин замков, запертых крепко-накрепко, чтобы не впускать ночь.
Она лежала в грубых глиняных кувшинах сидра и пустотах таверны проваливаясь там, где должны были быть столы и стулья.
Она была в пестроте синяков, расцветающих по телу, и находилась она в руках человека, которому и принадлежали эти синяки, когда он скованно поднялся с постели стискивая от боли зубы.
У мужчины были по-настоящему рыжие волосы, рыжие как пламя.
Его глаза были темные и отстраненные, а двигался он с неуловимой уверенностью вора в ночи.
Он спустился по лестнице.
Там, за плотно закрытыми ставнями окнами, он поднял руки как танцор, перевел вес с ноги на ногу, и медленно сделал единственный идеальный шаг.
Трактир «Путеводный камень» принадлежал ему, так же как и третья тишина принадлежала только ему.
Это было очень уместно, потому что именно третья – самая большая - часть тишины содержала в себе две другие.
Она была бездонна и безбрежна, как конец осени.
И тяжела, как огромный обкатанный рекой валун.
То была терпеливая покорность срезанного цветка - молчание человека, ожидающего смерти.