– Нет, – сказал он.
Я обнял его и крепко прижал к себе.
– Да. – Я поцеловал бабочку на его шее. Потом скользнул рукой вниз по его животу и накрыл его пах.
– Я не могу заниматься сексом. Только не после того, что случилось.
– Но в такие моменты тебе это нужно больше всего.
– Ты так думаешь?
Лаская его, я снова поцеловал его в шею.
– Знаю. Твои мысли сейчас ходят по кругу, пока ты пытаешься понять, что было не так.
– Естественно. Как же иначе?
– Пора это остановить.
Он раздраженно вздохнул, но отчасти его раздражение было вызвано тем, что мои действия уже оказывали эффект. Пока ему хотелось лежать и всю ночь себя ненавидеть, его тело уже начало отвечать на мои ласки, а член под моей ладонью напрягся и вырос. Даже его дыхание изменилось, а голос, хотя он все еще был напряжен, стал хриплым от страсти.
– Я ужасный человек, – сказал он.
– Почему?
– Меня так просто отвлечь.
Я усмехнулся ему в шею.
– По-моему, это всего лишь значит, что ты мужчина.
– Джонни, я не уверен, смогу ли.
Я не спорил с ним. Во всяком случае, не словами. Но мои руки остались в движении. Не лаская его. Скорее уговаривая легчайшими прикосновениями кончиков пальцев, пока он, уже полностью возбужденный, не стал задыхаться. Я приласкал его живот, подразнил соски, потом отправил пальцы играть к его гладкому паху.
Когда он немного расслабился, я мягко перевернул его на живот и лег сверху. Поцеловал – в шею и между лопаток. Потом размял напряженные мышцы плеч и спины и, непрерывно целуя его, начал спускаться вниз, где, задержавшись на красивом изгибе его поясницы, закружил по его ягодицам, шепча его коже тихие, любящие слова.
И вскоре почувствовал, как его медленно отпускает.
Снова перевернув его на спину, я двинулся вверх. Сначала поцеловал гладко выбритую кожу его лобка, затем носом провел по бархатисто-теплому животу. Я вкушал его шею и осыпал поцелуями щеки до тех пор, пока он не обнял меня.
– Джонатан, – прошептал он и потянул меня вниз.
Даже сейчас поцелуи воспринимались, как самый интимный наш акт. Даже в моменты, когда мой член был глубоко в его теле, меня пробирал сладостный трепет от разрешения подразнить языком его прекрасный чувственный рот. Ощущая, как раздвигаются его губы, и понимая, что он приглашает мой язык внутрь – пусть всего на чуть-чуть, – я содрогался, будто от боли.
Я нежно поцеловал его. Я еще чувствовал его стыд и печаль, его злость на себя. Сейчас она немного угасла, но все же осталась на месте, совсем рядом с поверхностью. Я не хотел ее успокаивать. Я хотел полностью вытянуть ее, точно яд, дать ему возможность исторгнуть ее из себя.
– Я так сильно люблю тебя, Джон.
– Я тебя тоже.
Он был уже близок – необязательно к кульминации, но к состоянию, где он наконец-то разрешил бы себе закончить терзаться и начать наслаждаться тем, что мы делали, по-настоящему, не просто совершая движения, а испытывая истинную потребность в высвобождении, которое я предлагал. Я начал спускаться вниз. Целуя его, прорываясь сквозь его стены, пока не склонился над его пахом. Я вдохнул сладкий, мускусный аромат его плоти. Проник ладонями под ягодицы и крепко их сжал, потом коснулся губами уздечки и, ощутив соленую влагу, принялся мягко пощипывать его и дразнить. Я ждал, когда он начнет, тихо постанывая, двигаться вместе со мной. Когда погрузится своими тонкими пальцами в мои волосы и потянет за них.
И когда это наконец-то случилось, я впустил его внутрь. И дал вонзиться до самого горла.
От его сдержанности не осталось следа. Он вскрикивал – удовлетворенно и хрипло, – а я, толкаясь эрекцией в простыни, впервые жалел, что они шелковые, а не из обычного хлопка, который обеспечил бы настоящее трение. Коул, держа меня за голову, снова и снова вторгался в мой рот. Его крики звучали все громче, движения становились все настойчивей и быстрей. Именно этого я и хотел – чтобы он выплеснул всю накопившуюся энергию. Я начал просовывать ладонь под себя, чтобы дать себе хоть какое-то облегчение.
Тут он внезапно остановился. Но не отпустил меня, а потянул за руки вверх, словно пытаясь залезть на меня – только снизу.
– Ляг наоборот! – нетерпеливо выдохнул он.
Таким мы занимались нечасто, но я с готовностью подчинился и, подставив ему свои бедра, снова заглотил его на всю длину целиком. Его пальцы впились в мои ляжки. Я еле сдержался, чтобы не затолкаться в него слишком быстро и сильно, когда ощутил своим изнывающим членом тепло его губ. Я растворился в его вкусе и запахе, в мягкости кожи, в низких стонах, которые он издавал, и в ощущении его стройного тела. В соленом привкусе его смазки на языке. И в непередаваемом наслаждении, которое я получал, пока он самозабвенно отсасывал мне. Я стремился вытянуть из него всю злость и беспомощность, а он с тем же рвением заменял их на то, что мог вытянуть из меня, – на силу или терпение. На уверенность или любовь. А может на что-то совершенно иное. На что – не имело значения. Важно было лишь то, что я пробился за его стены. Мы снова стали одним существом, и у нас было одно дыхание, один вздох, один стон на двоих
– Вот видишь, – сказал я, когда все закончилось. – Тебе стало лучше, разве не так?
Он обмяк на мне и склонил голову мне на плечо. Его напряжение спало. Удовлетворенное тело было податливым, тяжелым и теплым.
– Ненавижу, когда ты прав.
Я рассмеялся.
– Я знаю. И не за что.
Я завернул его в свои объятья, и он мирно, удовлетворенно вздохнул. Опустив голову, я дышал слабым ароматом клубники и обнимал его, пока он не заснул.
Что бы ни пошло сегодня не так, я был твердо настроен это исправить.
***
На следующий день я позвонил Томасу. И, когда он со мной поздоровался, не был удивлен, услышав в его голосе осторожность.
– Она должна дать нам второй шанс.
– Я работаю в этом направлении, Джон, но ничего обещать не могу.
– Вы же сказали, что на бумаге мы ей понравились!
– Ну, да…
– Но не лично.
Это было скорей утверждение, чем вопрос, и Томас вздохнул.
– Вы оказались не такими, как она ожидала.
– Я и сам от нас такого не ожидал. Прошу вас.
– Джон, я делаю все, что в моих силах.
– Я могу позвонить ей?
– Исключено. Даже не обсуждается.
– Ладно. Я понимаю. Но может, она сама мне позвонит?
– Я спрошу.
– Все из-за ужина, да? Потому что с нами не было папы?
Он снова вздохнул.
– Дословно она сказала мне вот что: «Мне кажется, Коул боится Джона».
У меня вырвался непроизвольный смешок.
– Да вы шутите.
– Нет. Она заподозрила, что вы тиранизируете его.
– Разве я что-то подобное делал?
– Он без конца извинялся и во всем вам уступал. Я, конечно, не настолько хорошо с вами знаком, но я ни разу не видел, чтобы он вел себя так.
– Как и я!
– И потом еще этот синяк…
– Это вышло случайно!
– Так говорят все подвергающиеся побоям супруги.
– Но… Что? Нет! Томас, вы же не думаете…
– То, что я думаю, и близко не имеет такого значения как то, что думает Тейлор. А она увидела субтильного, несколько женственного мужчину – только не обижайтесь…
– Ну что вы.
– …у которого был синяк и который постоянно извинялся перед своим более крупным, более мужественным партнером.
– Боже мой! – Я не знал, смеяться мне или плакать. В семейном насилии было мало смешного, но ее оценка наших с ним отношений не имела вообще никакой связи с действительностью. – Как же она неправа.
– Я сообщу ей, что вы просите предоставить вам еще один шанс. И дам ей ваш номер. Это все, что я могу сделать.
***
Два дня от Томаса ничего не было слышно, и все два дня Коул суетился по дому, размахивая напускной жизнерадостностью, точно каким-то щитом. Потом из Европы вернулся отец. Дождавшись, пока Коул отлучится на кухню, я шепотом пересказал мнение Тейлор о наших с ним отношениях. Отец чуть не поперхнулся вином.