– Так долго продолжаться не может, вы не выдержите, – настаивал Кеннеди. – Вы теряете кровь и…
– Это не главное. Скажите, может ли кто-нибудь заметить, что меня ударили в челюсть? – внезапно спросил я.
Кеннеди подошел к раковине, намочил носовой платок и стер с моего лица кровь.
– Мне кажется, нет, – задумчиво ответил он. – Завтра ваша верхняя губа распухнет вдвое, но пока она в норме, – он улыбнулся, но в его улыбке не было радости. – И пока рана в плече не позволяет вам смеяться во весь рот, никто не увидит, что у вас сломан зуб.
– Отлично. Именно это я и хотел знать. Вам известно, что мне ничего не оставалось, что я должен был сделать это?
Я стаскивал краги от плаща и должен был переложить пистолет за пояс брюк. Кеннеди, который уже начал натягивать на себя плащ, увидел пистолет.
– Это кольт Лэрри?
Я кивнул.
– Он стрелял в вас из этого кольта?
Я снова кивнул.
– А Лэрри?
– Там, куда он отправился, героин больше не потребуется, – морщась от непереносимой боли, я натянул пальто, испытывая чувство благодарности к самому себе за то, что снял его перед тем, как ушел. – Я сломал ему шею.
Кеннеди долго и внимательно смотрел на меня.
– Вы хотите казаться опаснее, чем есть на самом деле, не так ли, Тальбот?
– Нет. Если бы вы были на моем месте, вы были бы вдвое опаснее, – мрачно ответил я. – Лэрри поставил Мэри на колени на «обезьяньей доске» буровой вышки и на высоте около тридцати метров от палубы предложил ей спуститься туда, не пользуясь лестницей.
Кеннеди замер и перестал застегивать плащ на пуговицы. Последняя пуговица так и осталась незастегнутой. Он двумя быстрыми шагами пересек комнату и схватил меня за плечи, но, услышав вырвавшийся у меня стон, тут же отпустил.
– Извините, Тальбот. Я веду себя, как последний идиот, – лицо его уже не казалось таким смуглым, как обычно, глаза вспыхнули, губы дергались. – Как… с ней все в порядке?
– Да, с ней все в порядке, – устало сказал я. – Через десять минут она будет здесь, и вы своими глазами убедитесь в этом. Вам пора уходить, Кеннеди. Они могут явиться с минуты на минуту.
– Хорошо, – пробормотал он. – Генерал сказал, что у меня есть полчаса… и эти полчаса уже подходят к концу. Вы… вы уверены, что с ней все в порядке?
– Конечно, уверен, – раздраженно ответил я и тут же пожалел об этом. Этот человек мог бы очень прийтись мне по душе, я мог бы даже полюбить его. Я улыбнулся ему. – Никогда в жизни я еще не встречал шофера, который бы так тревожился за свою хозяйку.
– Я ухожу, – сказал он. У него пропало настроение шутить и улыбаться. Он протянул руку за кожаной записной книжкой, лежащей рядом с моими бумагами на столе, и сунул ее во внутренний карман. – Чуть было не забыл о ней. Будьте добры, отоприте дверь и посмотрите, свободен ли путь.
Я открыл дверь, увидел, что в коридоре никого нет и кивнул ему. Он сунул руки под мышки Ройялу, перетащил его через порог и бесцеремонно бросил за дверью в коридоре рядом с опрокинутым креслом. Ройял зашевелился и застонал. В считанные минуты он мог прийти в сознание.
Кеннеди, стоя в дверях, долго смотрел на меня, словно подбирая слова, которые хотел сказать мне на прощанье, затем легонько похлопал меня по здоровому плечу.
– Желаю счастья, Тальбот, – пробормотал он. – Господи, как бы я хотел быть там с вами.
– Я тоже очень хотел бы этого, – растроганно сказал я. – Не тревожьтесь за меня: теперь моя миссия почти закончена, – Сам-то я отнюдь не обманывался на этот счет, да и Кеннеди отлично знал это. Он вышел, закрыл дверь и, повернув ключ в замке, оставил его в замочной скважине. Я прислушался, но не услышал его шагов: он был удивительно легким и быстрым на ногу для человека такого высокого роста и атлетического сложения.
Теперь, когда я остался один и к тому же в полном бездействии, боли начали мучить меня с удвоенной силой. Попеременными приступами накатывали боль и тошнота. Они накатывали как волны, словно приливы и отливы. Я чувствовал то возвращение, то потерю сознания. Господи, как хорошо было бы бросить все и забыться, но я не имел на это права. Пока еще не имел. Теперь было уже слишком поздно… Я отдал бы все на свете за укол, который снял бы боль, я отдал бы все на свете, чтобы перенести ближайший час или два. Я даже обрадовался, когда менее чем через две минуты после ухода Кеннеди услышал приближающиеся к двери шаги. Да, мы точно рассчитали время. Я услышал чей-то возглас, потом шаги превратились в топот бегущих ног. Я подошел к столу, сел на стул и взял карандаш. Перед тем, как сесть, я выключил свет над головой и включил настольную лампу, прикрепленную к стене. Я установил ее под таким углом, чтобы она отбрасывала свет над головой, оставляя мое лицо в глубокой тени. Возможно, мой рот пока не распух, как сказал Кеннеди, но у меря было такое ощущение, что теперь он здорово раздулся, и я не хотел рисковать.
В замке заскрежетал ключ, и дверь с шумом распахнулась. Видимо, ее толкнули с такой силой, что она едва не слетела с петель. Она отскочила от переборки, и в комнату вошел бандит, которого я никогда еще не видел. Он был такого же сложения, как Кибатти и его напарник. Бандит ворвался в комнату, как ураган. Видимо, Голливуд научил его всем приемам открывания дверей в подобных ситуациях. Если при этом ломались дверные коробки, выдирались петли и со стен отлетала штукатурка, это не имело значения. Это расценивалось так, что хозяину головореза малость не повезло, и он должен потратить какую-то непредвиденную сумму на то, чтобы оплатить расходы на мелкий ремонт. В данном случае, так как дверь была стальная, все, что ему удалось повредить, был его собственный большой палец на ноге, когда он открывал ею дверь. И даже человек, которого никоим образом нельзя было причислить к знатокам человеческих душ, без труда определил бы, что, впав в ярость от того, что причинил себе боль, бандит больше всего жаждал разрядить пистолет, которым он размахивал из стороны в сторону, в первого, кто попадется ему на глаза. Единственным человеком, которого он увидел, был я – с карандашом в руке и мирным вопрошающим выражением лица. Тем не менее, увидев меня, он нахмурился, повернулся на носках и кивнул тем, кто стоял в коридоре.
В комнату вошли Вилэнд и генерал, которые полунесли и полутащили Ройяла, наполовину пришедшего в сознание. Мое сердце успокоилось, когда я увидел, как тяжело он опустился в кресло. Пару ночей тому назад я, а Кеннеди – сегодня отменно поработали: шрам на его лице был не только самым длинным из тех, что мне приходилось видеть, но и самым живописным, так как был окрашен почти всеми цветами радуги, как полотно художника-мариниста, написанное в сине-фиолетово-багрово-желтых тонах. Я сидел за столом и с пристрастным интересом думал о том, останется ли этот шрам на лице Ройяла, когда он сядет на электрический стул. Я склонен был думать, что останется. После убийства Яблонского не мог беспристрастно думать о Ройяле.
– Выходили ли вы из этой комнаты сегодня вечером, Тальбот? – Вилэнд казался нервным и раздраженным, даже голос его изменился. Он позволил отдохнуть своему обычному голосу – вежливому голосу вершителя высшей исполнительной власти.
– Конечно, перейдя из одной материи в другую и испарясь через замочную скважину, – я с интересом уставился на Ройяла. – А что произошло с моим приятелем Ройялом? Уж не свалилась ли на него буровая вышка?
– Нет, Тальбот, вышка на меня не свалилась, – Ройял оттолкнул поддерживающую его руку Вилэнда, сунул руку под пальто и вытащил пистолет, изящный смертоносный пистолет, который всегда первым приходил на ум своему хозяину. Подержав его немного в руке, он готов было снова сунуть его в карман, но тут в голову ему пришла какая-то мысль, и он открыл магазин. Все медно-никелевые пули были на месте. Ройял снова вложил магазин в пистолет и хотел сунуть его в кобуру, но тут ему в голову пришла новая мысль, и он сунул руку в карман пиджака. В его единственном глазу, поскольку второй совсем закрылся, появилось выражение, которое впечатлительный человек мог бы принять за проявление какой-то эмоции: вначале это было удивление, потом облегчение. Он посмотрел на Вилэнда: