И все же я не хотел рисковать и телеграфировал Питу, чтобы он захватил с собой в рейс Элизабет и Джона. Если четвертого мая, то есть послезавтра, экстремисты одержат верх, и вдруг вскроется, что за груз мы вывезли из страны этим рейсом, то Транс-Карибская чартерная авиакомпания должна будет быстро сматывать удочки. Вернее, смываться немедленно. Но кто же откажется от такой баснословной оплаты за один грузовой рейс. Да, Элизабет и Джон должны покинуть Колумбию, как можно быстрее.
В наушниках потрескивало. Разряды слабые, но частые, словно кто-то настраивался на нашу волну. Повернув регулятор громкости до отказа, я максимально усилил звук и, отрегулировав диапазон тонкой настройки частоты, стал тщательно, как никогда, вслушиваться в эфир. Полная тишина. Ни голосов, ни морзянки. Ничего. Я сдвинул на затылок один из наушников и сунул руку в карман, чтобы вытащить пачку сигарет.
Рация оставалась включенной. И тут, в третий раз за этот вечер, менее чем через пятнадцать минут с тех пор, как я слушал ту грустную песню в последний раз, певец запел ее снова: «Моя красная роза стала белой».
Этого нельзя было выдержать. Я сорвал наушники, подбежал к радиоприемнику и выключил динамик так резко, что чуть было не сломал выключатель. Вытащив из-под стола бутылку виски и не разбавляя содовой, плеснул его в стакан. Потом снова надел наушники. И вдруг услышал…
— CQR вызывает CQS. CQR вызывает CQS. Ты слышишь меня? Отбой.
Я вцепился в ключ передатчика и микрофон так поспешно, что задел стакан. Виски расплескалось по столу, стакан упал на деревянный пол и со звоном разбился.
— CQS здесь. CQS здесь! — заорал я. — Это ты, Пит? Отбой.
— Я. Придерживаюсь курса и времени. Сожалею, что запоздал со связью, — голос Пита был слабым и далеким, но даже ровный металлический тон микрофона не мог заглушить в нем напряжения и злости.
— Торчу здесь уже несколько часов, — в моем голосе сквозь облегчение проскальзывало раздражение. Когда я почувствовал это, мне стало стыдно. — Что-нибудь не так, Пит?
— Да, неприятности. Какой-то шутник узнал о грузе у нас на борту. А может, мы просто не понравились ему. Он сунул за рацию взрывное устройство. Детонатор и взрыватель сработали, а начинка — гелигнит, тротил или еще какая-то хреновина — не взорвалась. Вышла из строя рация. Хорошо еще, что Барри захватил с собой полный ящик запасных деталей. Он только что отремонтировал рацию.
Мое лицо стало мокрым от пота, руки дрожали. Голос тоже.
— Ты хочешь сказать, что кто-то подложил бомбу и пытался взорвать самолет?
— Да.
— Кто-нибудь ранен? — я с ужасом ждал ответа.
— Успокойся, брат. Только рация вышла из строя.
— Слава Богу. Будем надеяться, что на этом неприятности кончились.
— Ты только не волнуйся, но вот уже тридцать минут у нас на хвосте висит сторожевой пес — какой-то самолет американских военно-воздушных сил. Из Барранкильи, должно быть, вызвали эскорт, чтобы присмотреть за нами, — Питер резко рассмеялся. — Ведь американцы весьма заинтересованы в грузе, который у нас на борту.
— Что это за самолет? — Я был озадачен. Нужно быть превосходным пилотом, чтобы без радионаведения найти над Мексиканским заливом в двухстах или трехстах милях от берега летящий самолет. — Тебя предупреждали об этом самолете?
— Нет, но тревожиться нечего, он и вправду американский. Мы только что разговаривали с ним. Им все известно и о нас, и о нашем грузе. Это старый «Мустанг», оборудованный дополнительными бензобаками для дальних рейсов. Истребитель не смог бы так долго продержаться в воздухе.
— Понятно, — видно, я, как всегда, волновался без всяких на то оснований. — Какой держишь курс?
— Постоянный 040.
— Где находишься?
Он что-то сказал, но я не разобрал. Прием ухудшился, нарастали помехи.
— Повтори, будь добр…
— Барри сейчас уточняет наше местоположение. Трудится вовсю. Просит еще минуты две…
— Дай мне Элизабет.
— Даю. — Потом пауза и ее голос. Голос женщины, которая была мне дороже всего на свете: