Мэри Рутвен всматривалась в меняющуюся за окнами обстановку, тесно прижавшись лбом к стеклу. Возможно, она хорошо знала эту дорогу, но сейчас не узнавала ее.
Какой-то встречный грузовик, проезжая мимо, перекрыл видимость. И девушка пропустила поворот…
— Вот он. Надо было свернуть туда! — она с такой силой вцепилась мне в руку, что я не успел справиться с рулем, и машина вышла из-под контроля. «Форд» занесло на обочину прежде чем я успел его выправить.
Дорога была слишком узкой, чтобы развернуться. Я дал задний ход и полз до тех пор, пока ни удалось свернуть, и потом так же медленно, не испытывая ни малейшего желания увеличивать скорость, пополз дальше.
Несмотря на то, что машина буквально ползла, я только чудом не врезался в массивные белые металлические ворота, которые остановили бы и бульдозер, не то что машину.
Справа от ворот стоял белый домик сторожа с дубовой дверью и ситцевыми занавесками на окнах. Слева — стена из белого известняка Сторожка и стена соединялись на высоте метра два с половиной слегка изогнутой крышей. Получалось весьма неплохо укрытие от непогоды размерами где-то метров шесть на шесть. Я не стал разглядывать, из какого материала сделана эта крыша: она не интересовала меня. Зато во все глаза смотрел на человека, который вышел из сторожки. Он был воплощением мечты вдовы-аристократки об идеальном шофере. Он был совершенством. Он был безукоризнен. Он был поэмой в темно-бордовых тонах. Даже его сверкающие охотничьи сапоги казались темно-бордовыми. На нем были ослепительно яркие вельветовые бриджи фирмы «Бедфорд» и наглухо застегнутый до самого горла китель. Перчатки из тонкой кожи аккуратно сложены и подсунуты под одну из погон кителя. Даже козырек фуражки был точно такого же изумительного темно-бордового тона. Он снял фуражку. Его волосы не были темно-бордовыми. Волосы оказались густыми, черными и блестящими, с ровным правым пробором. Очень гладкое загорелое лицо. Черные глаза так же широко расставлены, как и плечи. Поэма, но поэма, лишенная всякой лиричности. Он был такого же высокого роста, как я, но во всем остальном выглядел гораздо лучше.
Мэри Рутвен опустила стекло, и шофер согнулся, чтобы взглянуть на нее, держась мускулистой загорелой рукой за край дверцы машины. Когда он ее узнал, его лицо расплылось в широкой белозубой улыбке, и если радость и облегчение, промелькнувшие в его глазах, были в действительности фальшивыми, то значит это был лучший актер-шофер, которого я когда-либо знал.
— Неужели это вы, мисс Мэри! — у него был глубокий голос воспитанного человека, и голос этот несомненно принадлежал англичанину. Когда у вас двести восемьдесят пять миллионов долларов, нет смысла мелочиться: в Англии можно нанять хорошо воспитанного пастуха для присмотра за своим стадом импортных «роллс-ройсов». Английские шоферы — шоферы высшего класса.
— Я счастлив, что вы вернулись домой, мэм! Как себя чувствуете?
— Я тоже счастлива, что вернулась, Симон, — на какой-то краткий миг ее рука легла на его руку и пожала ее. У нее вырвался то ли вздох, то ли стон. Потом она добавила: — Со мной все в порядке. Как отец?
— Генерал ужасно волновался, мисс Мэри, но теперь он придет в норму. Мне велено встретить вас. Я немедленно сообщу о вашем возвращении, — сделав полуоборот на каблуках, он наклонился и заглянул внутрь на заднее сиденье машины. Тело его заметно напряглось.
— Да, это пушка, — спокойно подтвердил Яблонский. — Я держу ее в руке просто так, сынок. Очень неудобно сидеть, когда в боковом кармане брюк лежит пушка. Да ты, наверное, и сам знаешь это?
Я посмотрел на шофера и, опустив глаза, заметил небольшую выпуклость в правом кармане его брюк.
— И, вообще, это портит костюм, не так ли? — продолжал Яблонский. — И пусть тебе в голову не приходят идеи о том, чтобы воспользоваться своей пушкой. Время для этого уже потеряно. Кроме того, ты можешь ранить Тальбота. Парня, который сидит за рулем. А я хочу за пятнадцать тысяч долларов на лапу вручить его полиции в лучшем виде.