— Что вы можете сказать на этот счет? Что во всем этом правда?
— Яблонский выстрелил наугад, — вежливо ответил Вилэнд. — Попросите всех выйти в другую комнату, генерал, оставить нас вдвоем. Мы должны переговорить.
Рутвен кивнул. Лицо его все еще было бледным. Вилэнд посмотрел на Ройяла. Тот улыбнулся и спокойно сказал:
— Хорошо, вы двое, пошли . И оставьте здесь свое оружие, Яблонский.
— А если не сделаю этого?
— Вы еще не обналичили чек, — вежливо напомнил ему Ройял. Да, они подслушивали.
Яблонский положил маузер на стол. У Ройяла в руках оружия не было – правда, с его молниеносной способностью реагировать он и не нуждался в том, чтобы держать его наготове. Наркоман Лэрри встал сзади меня и с такой силой сунул пистолет мне в почки, что я скорчился от боли. Все промолчали, и тогда я сказал:
— Если ты, проклятый наркоман, еще раз вытворишь такое, дантисту придется потратить …
Он снова пребольно дважды сунул пистолет мне в ребра, но стоило мне повернуться, как он быстро отскочил, успев дулом своего пистолета ободрать мне щеку. Лэрри стоял в двух шагах, направив пистолет мне в живот. Его бегающие сумасшедшие глаза и наглая улыбка провоцировали меня наброситься на него. Я кое-как стер кровь с лица, повернулся и вышел из библиотеки. А там Валентино с пушкой в руке и тяжелых бутсах на ногах уже поджидал меня. И к тому времени, как Ройял ленивой походкой вышел следом, закрыл за собой дверь, и остановил Валентино одним-единственным словом, я уже не мог тронуться с места. У меня с ногами полный порядок, долгие годы они служили мне верой и правдой, но они сделаны не из дерева, к тому же на бутсах Валентино были железные подковы.
Да, эту ночь нельзя было назвать самой удачной в моей жизни.
Яблонски помог мне встать и усадил в кресло. Я посмотрел на усмехающегося Валентино, потом на Лэрри и занес их обоих в свой черный список.
Мы пробыли в этой комнате минут десять. Яблонский и я сидели, в то время как наркоман ходил взад и вперед по комнате, держа в руке пистолет и надеясь на то, что я дам повод себя пристрелить. Ройял стоял, небрежно наклонившись над столом. Никто не проронил ни слова.
Потом вошел дворецкий и объявил, что генерал ожидает нас. Когда мы возвращались в библиотеку, я не получил от Валентино ни одного пика. Возможно, он повредил палец на ноге, но я знал, что дело не в этом: Ройял сказал ему одно-единственное слово, чтобы он оставил меня в покое, но одного слова Ройяла было вполне достаточно любому человеку.
Пока мы отсутствовали, атмосфера в комнате заметно изменилась. Девушка все еще сидела, понуро наклонив голову, на стульчике у камина, и отблески пламени играли на ее косах. Но Вилэнд и генерал казались спокойными, довольными и уверенными в себе. Генерал даже улыбался.
Интересно, подумал я, имеет ли отношение к установившемуся между ними доверию, и внезапно потеплевшей обстановке, пара газет, лежащих на журнальном столике с напечатанным крупными черными буквами заголовками «Разыскиваемый полицией преступник убил полицейского и ранил шерифа», а также моей далеко не лестной фотографией?
И словно чтобы еще больше подчеркнуть перемену атмосферы, в комнату вошел лакей с подносом, на котором стояли стаканы, графин и сифон с содовой. Лакей был молод, но передвигался с трудом какой-то тяжелой, деревянной поступью. Он с видимым трудом поставил на стол графин и стаканы, и мне показалось, что я слышу, как скрипят его суставы, когда он сгибался и разгибался. Цвет лица тоже показался подозрительным. Я отвернулся, затем вновь глянул на него и снова с явным безразличием отвернулся, надеясь, что на на моем лице не отразилось что я понял, что случилось с этим человеком.
Они, наверное, прочли все самые лучшие книги об этикете: и лакей, и дворецкий отлично знали свои обязанности. Лакей принес напитки, а дворецкий стал обходить с напитками всех присутствующих. Он подал девушке бокал с хересом, а мужчинам — виски. Наркомана он намеренно пропустил. Потом дворецкий остановился передо мной. Я посмотрел на его волосатые руки и сломанный нос, затем глянул на генерала. Генерал кивнул, и тогда я снова посмотрел на серебряный поднос. Гордость говорила мне «нет», а великолепный аромат налитой в бокалы янтарной жидкости из трехгранного хрустального графина говорил «да». Но гордость моя подверглась в этот день тяжелым испытаниям голода, промокшей одежды и побоев, только что выпавших на мою долю. И аромат победил. Я поднял рюмку, поднес ее к глазам и через край рюмки посмотрел на генерала:
— Последний бокал приговоренного, не так ли, генерал?