— Зачем вам потребовалось увидеть меня?
— Мне не к кому обратиться, кроме вас. Вы — не убийца и не негодяй. Я знаю, что вы хороший человек, чего бы мне не наговорили.
Она действительно была умной девушкой. Ее интуиция, женская прозорливость или какая-то аналогичная способность позволяли ей безошибочно разбираться в людях. Хорошо что ни Вилэнд, ни генерал не имели подобного дара.
— Вы должны помочь мне. Вернее, нам. Я очень прошу помочь нам. Нашей семье угрожает большая опасность.
— Кого вы имеете в виду?
— Отца и себя, — она замолкла. — Правда, я ничего не знаю о делах отца, честное слово, ничего не знаю. Возможно, что и он в опасности, а может быть, он работает с этими… подонками. Он приезжает и уезжает, когда хочет, но это так непохоже на него. Может быть, он вынужден сотрудничать с ними. Не знаю… Возможно, они имеют какую-то власть над ним, и что-то вынуждает его подчиняться…
Я увидел прядь ее золотистых волос, когда она покачала головой.
— Отец всегда был добрым, честным и прямым человеком… Он всегда был порядочным, но теперь…
— Успокойтесь. — Долго этот обман продолжаться не мог. Если бы она не была так испугана и расстроена, она уже разоблачила бы меня. — Приведите факты, мисс?
В моей комнате был включен электрокамин. Дверь смежных комнат была открыта, и я был абсолютна уверен, что вскоре она разглядит мое лицо: рыжие волосы выдавали меня с головой. Я повернулся спиной к камину.
— С чего же начать? Похоже, что мы лишились свободы, вернее, отец лишился ее. Нет, он не пленник, он может приезжать и уезжать, когда ему заблагорассудится, но мы не можем сами решить ни одного вопроса, вернее, отец не может. Все мои вопросы отец решает за меня, а за него решает кто-то другой. Мы должны постоянно находиться вместе. Отец сказал, что все письма, которые пишу, я должна перед тем, как отправить их, показывать ему. Он запрещает мне звонить по телефону и ездить куда-либо, без этого ужасного Грундера. Даже если еду в гости к другу, например к судье Моллисону, это существо все время рядом. Отец сказал, что недавно ему угрожали похитить меня. Я не поверила этому, но если это правда, то Симон Кеннеди — я имею в виду шофера — охранял бы меня гораздо лучше Грундера. Меня ни на минуту не оставляют одну. Когда я нахожусь на нефтяной вышке — объекте Х-13, то не могу покинуть ее, когда захочу. Но и здесь на окнах моей комнаты решетки, а Грундер всю ночь напролет проводит в прихожей и следит… чтобы… я…
В своем волнении, страстном желании, наконец-то, выговориться и сбросить с себя непосильный груз того, что накопилось в течение последних недель, она подходила ко мне все ближе и ближе. Вот она совсем рядом, почти вплотную, ее глаза уже привыкли к темноте. Три последних слова произносились очень долго и, не закончив фразы, она задрожала. Ее правая рука стала медленно подниматься к приоткрывшемуся рту, глаза распахнулись и сделались такими огромными, что почти вылезли из орбит. Судорожный вдох. Это была прелюдия крика.
Но крика не последовало. Моя профессия приучила меня к мгновенной реакции. Я действовал автоматически: одной рукой зажал ей рот, другой обхватил ее прежде, чем она успела отскочить в сторону и предпринять что-то. В течение нескольких секунд с поразительной силой для такой хрупкой девушки она яростно сопротивлялась, потом приникла ко мне, безжизненная, как подстреленный зайчик. Я был поражен, поскольку думал, что времена, когда молодые леди теряли сознание в подобных ситуациях, давно канули в лету. Но, скорее всего, я недооценил совокупный эффект от моей ужасной репутации, которую сам создал, и многих недель нервного напряжения, которые пережила девушка. Каковы бы ни были причины, она не притворялась. Она была без сознания. Я поднял ее на руки и отнес на кровать, но потом перенес в свою комнату. — Мне не хотелось, чтобы она лежала на кровати, на которой не так давно убили Яблонского.
У меня были довольно обширные познания в оказании первой помощи, но я не имел ни малейшего представления о том, как выводить из обморока молодых леди. У меня было какое-то смутное предчувствие, что любая попытка предпринять что-либо может только навредить, а то и оказаться опасной. Учтя все эти соображения, я пришел к выводу, что лучше подождать, когда она придет в себя сама. Вместе с тем, я не хотел, чтобы это произошло, когда меня не будет рядом, с криками ужаса, которые перебудят весь дом. Поэтому я присел на край кровати и направил на ее лицо свет фонарика, но так, чтобы свет падал ниже ее глаз и не слепил.
Поверх шелковой голубой пижамы на ней был стеганый халат из голубого же шелка. Домашние туфли на высоком каблуке тоже были голубого цвета, и даже лента, которой она перевязала на ночь свои густые блестящие с золотым отливом волосы, была голубой. Лицо девушки в эту минуту было бледным с оттенком желтизны, напоминая старую слоновую кость. И назвать сейчас это лицо красивым было нельзя, но перед моими глазами вдруг вновь возникли грезы о домашних тапочках и камине в собственном доме. Но между нами стояли проклятые двести восемьдесят пять миллионов долларов и тот факт, что я был единственным мужчиной в мире, один вид которого заставил ее упасть в обморок. И я отбросил мечты прочь.