Она пошевелилась и открыла глаза. Я почувствовал, что тот прием, который я применил к Кеннеди, заявив, что сзади фонаря держу наготове пистолет, в данном случае мог бы иметь самый плачевный результат. Я взял ее руку, безжизненно лежащую на покрывале, наклонился и тихо укоризненно произнес:
— Глупая девчонка, зачем вы так опрометчиво поступили, зачем пришли сюда? Зачем собирались кричать? Надеюсь, вы больше не будете пытаться кричать?
То ли удача мне сопутствовала, то ли инстинкт, а возможно, и то и другое сразу заставили меня выбрать правильный путь. Ее глаза были широко открыты, но в них уже не было ужаса. Я увидел в них только удивление. Наверное, она поняла, что убийца не станет держать в своей руке руку жертвы и не станет успокаивать ее. Возможно так поступают отравители, но беспощадные убийцы действуют иначе.
— Нет, — голос ее был хриплым. — Я… очень сожалею, что поступила так неразумно и…
— Все в порядке, — прервал ее я. — Если вы сносно себя чувствуете, давайте поговорим. Мы должны поговорить, а времени у нас в обрез.
— Не можете ли вы включить свет? — спросила она.
— Нет. Его увидят сквозь шторы, а нам ни к чему, чтобы у кого-то возникло желание навестить нас.
— Но ведь есть же жалюзи, — вмешалась она, — деревянные жалюзи на всех окнах.
Ничего себе, Тальбот — Соколиный Глаз! Целый день бездельничал, уставившись в окно, и не обратил внимания на жалюзи. Я встал, опустил жалюзи, потом закрыл дверь в комнату Яблонского и включил свет. Она уже сидела на кровати, обхватив себя руками, словно ее знобило.
— Вы обижаете меня, вам достаточно было лишь раз взглянуть на Яблонского, чтобы понять, что негодяем он никак не может быть, но в отношении меня ваша интуиция почему-то не работает. Чем дольше вы смотрите на меня, тем больше у вас уверенности, что я убийца.
Увидев, что она хочет что-то сказать, я жестом остановил ее.
— Конечно, у вас есть на это веские причины, но вы ошибаетесь, — я поднял брючину и продемонстрировал ей свою ногу в элегантном вишневого цвета носке и строгом черном ботинке. — Вы когда-нибудь видели эти вещи?
Ей достаточно было секунды, чтобы, посмотрев на них, перевести взгляд на мое лицо.
— Это вещи Симона, — прошептала она.
— Да, это вещи вашего шофера. Он дал их мне пару часов назад. Причем дал без принуждения, по своей доброй воле. Мне потребовалось ровно шесть минут, чтобы убедить его что я не убийца, что совсем не тот за кого себя выдаю. Вы можете уделить мне точно такое же время?
Не говоря ни слова, она медленно кивнула головой. Мне потребовалось менее трех минут. Тот факт, что Кеннеди отнесся ко мне благосклонно, был наполовину выигранной битвой: она доверяла ему. Я не обмолвился ни единым словом о том, что нашел труп Яблонского. Она еще не была готова к подобным потрясениям, пока не готова.
Когда я окончил рассказ, Мэри с ноткой недоверия в голосе спросила:
— Значит, вам все уже было известно о нас? Об отце, обо мне, о наших неприятностях…
— Нам известно о вас вот уже несколько месяцев. Правда, мы ничего не знали ничего конкретно о ваших неприятностях, а знали только то, что генерал Блер Рутвен оказался замешан в неблаговидном деле, в котором он не должен был бы участвовать. Только, пожалуйста, не спрашивайте меня, кого я имею в виду под словами «мы», или кто я такой на самом деле. Мне не хотелось бы отвечать вам отказом. А я вынужден буду отказать, ради вашей же безопасности. Вы сказали, Мэри, что вам с отцом угрожает опасность, что что-то вынуждает его подчиняться. Чего боится ваш отец?
— Я… я не знаю. Мне известно только, что он боится Ройяла, но…
— Мы все боимся Ройяла. Я тоже боюсь Ройяла. Могу побиться об заклад, что Вилэнд постоянно пичкает вашего отца россказнями о Ройяле, чтобы держать генерала в страхе и повиновении. И, больше чем за себя, ваш отец боится за вас. Думаю, он ввязался в это дело, преследуя свои собственные цели, видимо куш обещал быть приличным. И слишком поздно понял, что из себя представляют его партнеры. Как давно ваш отец и Вилэнд занимаются общим делом?