— Доброе утро, Тальбот — сказал Вилэнд. Преступники экстра-класса в наши дни считают, что быть вежливыми так же необходимо, как кричать и бить по голове. Многие даже считают, что быть вежливыми целесообразнее, чем прибегать к побоям, так как это приносит лучшие результаты.
— В чем причина шума, Ройял? — осведомился Вилэнд.
— Это все Грундер, — Ройял безразлично кивнул в сторону Валентино, который только что вошел в комнату. Левой рукой поддерживая правую, он стонал от боли. — Грундер слишком сильно толкнул Тальбота, и тому не понравилось.
— Убирайся со своими стонами куда-нибудь подальше, — холодно сказал Вилэнд. Потом, внезапно превратившись в доброго самаритянина, он спросил:
— Наверное, вы мерзко себя чувствуете, Тальбот, и поэтому так раздражительны? — Теперь уже не предпринималось никаких попыток скрывать, что хозяином положения является Вилэнд, а не генерал. Генерал Рутвен молча стоял сзади Вилэнда безучастный и полный чувства собственного достоинства. Это в какой-то степени выглядело трагично. А возможно, мне это только казалось: я мог и ошибаться в генерале. Жестоко, фатально ошибаться.
— Где Яблонский? — поинтересовался я.
— Яблонский? — Вилэнд лениво приподнял бровь. Даже отличный актер Джордж Рафт не смог бы лучше выразить чувство удивления. — А собственно, кто такой для вас Яблонский, Тальбот?
— Мой тюремщик, — коротко ответил я. — Где он?
— Вы, кажется, очень хотите знать это, Тальбот? — он посмотрел на меня долгим изучающим взглядом, и мне это совсем не понравилось. — Я уже видел вас где-то раньше, Тальбот. Генерал тоже. Я очень бы хотел вспомнить, кого вы напоминаете мне.
— Дональда Дака, — я чувствовал, что вступаю на опасную почву. — Так где Яблонский?
— Уехал. Исчез со своими семьюдесятью тысячами. — Вилэнд щелкнул пальцами. — Лэрри, телеграммы.
Лэрри, взяв со стола какие-то бумаги, передал их Вилэнду, по-волчьи оскалился, глядя мне в лицо, и возобновил свое хождение взад-вперед по комнате.
— Генерал и я — люди очень осторожные, Тальбот, — продолжал Вилэнд. — Некоторые назвали бы нас людьми, которые всех подозревают. Впрочем, осторожность и подозрительность — понятия очень близкие. Мы навели о вас справки. Запросили материалы из Англии, Голландии и Венесуэлы, — он помахал бумагами. — Ответы на запросы пришли сегодня утром. Нам сообщают, что вы тот, за кого себя выдаете, один из лучших в Европе экспертов по подводным работам. Поэтому теперь мы можем приступить к делу — вы можете приступить. Мы больше не нуждаемся в Яблонском и отпустили его сегодня утром. С чеком. Он сказал, что предполагает отправиться путешествовать по Европе.
Вилэнд был спокоен, убедителен и казался откровенным. Полностью откровенным. Он мог бы заставить даже самого Святого Петра поверить ему. Я старался слушать так, как в моем представлении слушал бы Святой Петр, когда его пытались убедить, но потом не сдержался и выдал такое… Святой Петр вряд ли смог бы произнести такую великолепную нецензурщину. Правда закончил почти мирно, злобно прорычав:
— Грязный лживый подонок!
— Это вы о Яблонском? — Вилэнд снова поднял бровь в стиле Джорджа Рафта.
— Да, о нем. Подумать только, я поверил этому обманщику! Ему удалось это за пять секунд. Он обещал мне…
— И что же он обещал? — тихо спросил Вилэнд.
— Хорошо, скажу. Теперь это уже никому не повредит, — проворчал я. — Он сказал, что меня ожидают здесь крупные неприятности, и обещал помочь мне их избежать, если я помогу ему, дав информацию о генерале Рутвене и о том деле, в котором я буду принимать участие. Он сказал, что те обвинения, из-за которых его уволили из Нью-Йоркской полиции, были сфабрикованы. Он думает, что сможет доказать это, если представится случай допросить некоторых полицейских и проверить кое-какие полицейские досье. — Я снова стал ругаться. — Подумать только, и я поверил ему…
— Вы отклоняетесь от темы, Тальбот, — резко прервал Вилэнд. Он смотрел на меня очень внимательно, словно изучая. — Ближе к делу.