Ройялу не требовались такие меры, и без них было видно, что он побывал в бою. К тому же трудно было бы найти такой широкий пластырь, чтобы скрыть длинный порез у него на лбу. Правый глаз совершенно закрылся, и под ним, как и на лбу, был здоровенный сине–пурпурный синяк. Я отлично поработал над Ройялом и знал по пустому, отсутствующему выражению его лица и единственного уцелевшего глаза, что он не успокоится до тех пор, пока не отделает меня еще сильнее. Теперь это станет его постоянной заботой.
Ночной воздух был прохладен и приятно холодил кожу. В нем чувствовался аромат моря. Я надвинул на лицо капюшон и пошел к югу, откинув голову назад и склонив ее к плечу, чтобы свежий воздух прогнал последние остатки сна. Мой разум был вялым и одурманенным не только из–за жары, но также потому, что я проспал слишком много часов в тот полный неопределенности день. Я переспал и теперь расплачивался за это, зная, что предстоит бессонная ночь.
По дороге раз или два вспомнил о Яблонском, черноволосом, улыбающемся гиганте с загорелым лицом и добродушной улыбкой. Сейчас он сидел в своей спальне на втором этаже, усердно и торжественно охраняя мою опустевшую спальню. Все три ключа лежали у него в кармане.
Я ощупал карман пиджака: ключи все еще лежали там, вернее, не ключи, а их дубликаты, которые Яблонский сделал для меня, когда уходил на прогулку в Марбл–Спрингс. Да, у Яблонского дел было хоть отбавляй в то утро.
Я перестал думать о Яблонском. Он прекрасно и сам позаботится о себе. Он сумеет это сделать лучше, чем все, кого я знал. На предстоящую ночь у меня и своих забот было предостаточно.
Догорали последние отблески ярко–красного заката над поверхностью залива и исчезали где–то на западе. Высоко в безветренном небе горели яркие звезды. И тут справа от дороги я увидел зеленый свет фонариков. Проехал мимо одного, второго, а у третьего резко повернул направо и быстро поехал вниз к маленькой каменной пристани. Выключил фары и уже потом остановил на берегу машину, подъехав к высокому широкоплечему мужчине, который держал в руке узкий, похожий на карандаш фонарик.
Мужчина схватил меня за руку – ему запросто удалось сделать это. Я был ослеплен, так как, подъезжая, смотрел на яркие пятна света, отбрасываемые фарами машины. Не говоря ни слова, мужчина помог мне спуститься вниз по деревянным ступеням к плавающей пристани. Он пересек пристань и подвел меня к длинному и темному боту. Теперь мои глаза адаптировались, и я мог уже кое–что разглядеть. Ухватился за что–то рукой и уже без посторонней помощи прыгнул в бот. Коренастый невысокий человек поднялся мне навстречу и поприветствовал.
– Мистер Тальбот?
– Да. Это вы, капитан Зеймис?
– Зовите меня Джон, – усмехнулся он и насмешливо продолжал: – Мои мальчики смеются надо мной: «Как же наш бот теперь называется – «Королева Мэри“ или «Соединенные Штаты“». Мои мальчики – дети нашего времени, – полупечально, полунасмешливо вздохнул капитан Зеймис. – Мне кажется, что имя Джон такое же хорошее имя для капитана, как и имя «Метален» для его судна.
Я посмотрел через плечо капитана на его мальчиков. Их фигуры были еще неясными очертаниями на фоне темно–синего неба, но было уже достаточно светло, чтобы разглядеть, что все они высокие, около 180 см, и имеют соответствующее телосложение. Да и «Метален» оказался не таким уж маленьким судном. Он был длиной около 12 метров с двумя мачтами и ограждением около 2 метров высотой, идущим по корме, носу и бортам бота.
Капитан и человек, который меня встретил, были греки. Судно было греческим. Команда состояла из одних греков. Впрочем, если «Метапен» не был полностью греческим судном, то он был наверняка построен греческими кораблестроителями, которые приехали в штат Флорида и осели здесь с единственной целью: строить вот такие боты для ловли морских губок. Если бы этот бот увидел Гомер, если бы он увидел грациозные и изящные очертания этого судна с взмывающим ввысь носом, то без труда узнал бы в нем прямого потомка галер, бороздящих бесчисленное число столетий назад освещенные солнцем Эгейское и Левантийское моря.