Второй пилот стал гонять туда-сюда тангенту триммера. Устойчивый, инертный самолет не особо стремился реагировать, а неопытный глаз стажера никак не мог поймать по приборам поведение самолета.
"Эх... слабак..." - Климов, талантливый инструктор, может, в сотый раз, разочаровался в ученике, как разочаровывался поначалу в каждом новом втором пилоте. Но потом он вкладывал в человека всю свою страсть к полетам, все умение, стремился зажечь божью искру - и таки зажигал! И этого парня, уж какой он ни есть, тоже как-то надо зажечь, увлечь, заразить благородной завистью, - а там само пойдет... если есть желание и талант.
Димка, сопя от старания, все прилаживался к поведению неуклюжей, тяжелой как бревно машины. Он увлекся процессом, и незаметно куда-то ушли скепсис и легкое презрение к старью, а в прагматичной душе, сквозь банальную житейскую мудрость, ранним пеплом едва припорошившую молодое сердце, - вдруг родился и стал бурно разрастаться мальчишеский восторг обладания.
Вряд ли найдется на земле мальчишка, которого не ввергнет в пучину восторга дрожащий в руках настоящий живой штурвал! Тут же слетают с молодой души ошметки нарочитой бывалости, все эти "да знаем", "да видали мы", "ага, щас", - и тонет это искусственное, напускное, тонет без следа в чистом, горячем, живом чувстве приобщения к НАСТОЯЩЕМУ.
И когда это чувство внезапно пронзит...
Все! Человек "подсел" на полет.
Пошла самая спокойная часть полета. Земная суета осталась позади, и сама земля все удалялась и растворялась, пока не скрылась в сером дымном мареве, оставляя капитана один на один с привычными раздумьями. Второй пилот худо-бедно управлял самолетом, машина немного мотала носом; Климов поглядывал, убеждаясь, что особо вмешиваться не надо, пусть пацан набивает руку. Штурман задавал курс, бортинженер за спиной щелкал галетниками, проверяя работу аппаратуры; до набора заданного эшелона было еще далеко, и старый капитан, внутренне отметив, что отлаженный организм экипажа работает нормально, стал думать, какая их ждет погода в Норильске и удастся ли проскочить в закрывающееся окно.
Летная судьба непредсказуема, выбирать не приходится, а надо принимать ее как есть. Старый летчик Климов не знал, что провидение только что отмерило ему последние спокойные секунды полета.
- Петрович, что-то у нас со вторым... Командир, вибрация второго двигателя велика! - зазвенел голос бортинженера, - и сразу же на приборной доске Климов увидел загоревшееся табло неисправности второго двигателя.
"Ч-черт" - только и успела мелькнуть мысль, - как внезапно в хвостовой части самолета раздался короткий удар, будто палкой по обшивке. Все замерли.
- Что за е...!
Следом раздалось три одинаковых доклада, три крика, почти одновременно:
- Пожар!
- Пожар!
- Пожар!
И сердце ахнуло, а мир сузился до размеров загоревшегося на козырьке приборной доски, прямо перед глазами, прямоугольного красного табло "ПОЖАР".
Климову в своей долгой летной жизни доводилось гореть три раза. Первый раз, в бытность вторым пилотом, когда полыхнул мотор на поршневом Ил-14, - что-либо понять или запомнить он просто не успел: опытный командир мгновенно зафлюгировал винт, выключил двигатель, дал команду; бортмеханик перекрыл пожарный кран и включил систему пожаротушения, Весь тот период долгого смертельного ужаса, страха близкой смерти, затмившего сознание молодого второго пилота красным туманом, - длился пять секунд, в течение которых старый экипаж, состоящий из бывших фронтовиков, сделал, в общем, привычное для них дело. И полетели дальше, на одном моторе.
Климова тогда потрясло, как спокойно воспринял экипаж грозное явление и как уверенно справился в сложной ситуации. Он долго раздумывал тогда о том, способен ли будет он сам на такое спокойствие, не дай бог что. И решил, что справиться он сможет только тогда, когда сумеет задавить в зародыше мысль об опасности для живота своего.
Второй раз горел Климов на Ил-18. Прогар камеры сгорания, редчайший заводской дефект, случился на эшелоне, экипаж сработал, как положено; молодой командир запомнил только, что страх пришлось подавлять усилием воли, и он уходил из сознания, как через сито, а пересохший в секунду язык в это время заполнил весь рот, и ворочать им было тяжело.
Третий пожар был на Ту-154, как потом оказалось - ложное срабатывание сигнальной аппаратуры. Но так как определить, ложное это срабатывание или истинное, в тот момент было невозможно, а табло горело, - действовали по инструкции. Может, потому, что это было уже не впервой, Климов запомнил только, как екнуло в груди и пару секунд тормозились мысли.
Этот, четвертый в своей жизни пожар, старый пилот-инструктор Климов воспринял как команду к действию. Конечно, оттого, что это было не на тренажере, сердце на секунду замерло, мурашки поползли по рукам, - это бывает всегда и у всех людей, попавших в опасную ситуацию, - но капитан ситуацией вполне владел.
- Какой, говоришь, двигатель? - переспросил он, оглянувшись через плечо.
- Второй двигатель, обороты ноль, выключаю экстренно, тушу! - Сергеев знал свое дело. Рычаг среднего двигателя ушел до упора назад. Под штурвалом на приборной доске тускло засветилась красная лампочка падения давления во второй гидросистеме.
- Двигатель номер два выключить, пожарный кран перекрыть, пожар тушить! - четко, для записи на магнитофон, рявкнул Климов. - Взял управление!
- От-т-дал... - второй пилот растерянно, как завороженный, не сводил глаз с красного табло на козырьке приборной доски. В разжавшиеся пальцы рук закололи иголочки, кровь снизу ударила в виски и оглушила: "Нет! Не может быть! Вот так, сразу?"
Климов энергично сбросил газы и заломил крен со снижением в сторону родного аэродрома. Высота была две с половиной тысячи.
- Штурман, удаление?
- Тридцать два!
- Доложи земле! Разворачиваюсь, садимся с обратным курсом!
- Подход, девятьсот одиннадцатый, пожар двигателя, садимся с обратным курсом!
Ошарашенный диспетчер секунду помолчал, а потом спокойным, очень спокойным голосом ответил:
- Девятьсот одиннадцатый, вас понял: пожар; посадку с обратным курсом обеспечиваем. Снижайтесь тысячу пятьсот в район четвертого, работайте с кругом.
Пока штурман докладывал, пока земля запускала в действие механизм подготовки аэродрома к вынужденной посадке борта, а громоздкий лайнер неторопливо выполнял разворот, - капитан считал. Тридцать километров, даже на скорости 600, это три минуты. Да пока закончишь разворот на 180, да разгонишься до тех 600, а потом, перед землей, пока погасишь до 300, - до посадки получается больше пяти минут. А двигатель-то - второй! И он разрушился, раз обороты ноль. Значит, следует ожидать неприятностей. Гидросистемы...
Старый инструктор хорошо понимал степень опасности. Это был не просто пожар двигателя номер два. Это был удар в ахиллесову пяту самолета. Думать о том, как идет процесс тушения пожара бортинженером, было некогда. Он знал, что Петр справится. Надо было любой ценой, как можно быстрее, сесть на аэродром.
Степаныч действовал. Отточенные на тренажере, доведенные до автоматизма, необходимые операции по выключению и тушению горящего двигателя были произведены, первая очередь пожаротушения сработала.
Табло "ПОЖАР" не гасло.
Бортинженер Сергеев был старый, тертый, опытный волк, он хорошо знал устройство двигателя и топливной системы, понимал, что сейчас из перебитого трубопровода хлещет в мотогондолу топливо под давлением больше пятидесяти атмосфер, струей, толщиной чуть не в руку, почти зримо представлял себе, какой факел пламени тянется за хвостом машины.
Прежде всего, необходимо было перекрыть топливо, да не ошибиться в запарке и не остановить исправный двигатель.