И у механика, и у замповоспа были окладистые крестьянские бородки, оба имели примерно одинаковый рост, и в представлении Тулаева они соединились в одно лицо. Он помнил, что видел у кого-то из них забинтованную кисть, и с этой кистью даже было связано что-то героическое, но у кого была эта кисть, он совершенно забыл.
- Вам Балыкин привет передал, - негромко произнес этот сплавившийся воедино человек, хотя говорил, вроде бы, замповосп. Приветы и поздравления - это его дело, а не механика. - А также передал пожелания скорейшего выздоровления. И еще вот это...
В ладонь Тулаева легло что-то твердое, металлическое. Он покатал его пальцами, но так и не понял, единая это вещь или их две.
- Командир от своего имени наградил вас чисто флотской наградой, торжественным голосом объявил замповосп. - Вот это, - заставил он тулаевский палец ощупать что-то небольшое, похожее на медальон, - знак "За дальний поход".
А вот это - подводницкая заколка на галстук...
- Длинная такая? - провел по ней подушечкой указательного пальца Тулаев.
- Да. С изображением нашей лодки...
"Как у Дрожжина", - чуть не сказал Тулаев и вдруг понял,
что это подарок, собственно, не ему, а Межинскому. Для генерала заколка с профилем атомохода - раритет, для
Тулаева - напоминание о горьком промахе.
- Вам звонок из Москвы, - прощебетал женский голосочек. - Давайте я проведу вас к аппарату.
- Ну, мы тогда это... пойдем, - загрохотали стульями подводники. - А то в Тюленью губу автобусы плохо ходят.
- А мы пешком, - радостно сообщил молчавший почти весь разговор вахтенный офицер.
Тулаев воспринимал его только в мутоновой шапке и с наушниками, нацепленными на нее. Ему и сейчас казалось, что вахтенный офицер стоит в палате с шапкой и наушниками на голове.
- Передавайте привет от меня Балыкину и всему экипажу,
по очереди пожимая руки, попросил Тулаев.
- Вас же Москва ждет! - пропищала громче обычного сестричка-канареечка. - Знаете, сколько каждая минута по междугородке стоит?!
- Ему ничего не стоит, - ответил он, но за маленькой диктаторшей все же пошел.
Межинский поздоровался виноватым голосом. Они уже разговаривали по телефону сразу после возвращения лодки в Тюленью губу. Тогда генерал ощущался усталым и раздраженным, и только в конце беседы, когда узнал, что Тулаев потерял зрение и самостоятельно вернуться в Москву не сможет, скомкал служебный тон разговора, выразил сочувствие и торопливо попрощался.
- Мой человек уже вылетел в Мурманск, - объяснял он теперь Тулаеву. К вечеру будет у тебя. У него два билета на Москву. Здесь я уже договорился. Ляжешь в клинику Федорова. Они мне объяснили, что так, заочно, диагноз поставить нельзя.
- Понятно, - самым расхожим флотским словом ответил
Тулаев.
Здесь, на севере, если нечего было сказать, то говорили: "Понятно". Вроде как произнес слово, а вроде как и не произносил.
- Президент дал указание представить тебя к Герою. Бумаги я уже отправил по инстанции.
- Понятно.
- Четверику я тоже послал. На орден Мужества.
- А кто это?
- Капитан. Он взял Зака.
Тулаев почувствовал себя смущенно. Он впервые услышал фамилию еще одного оперативника отдела "Т", а это напоминало ознакомление с секретом, который ему не положено знать. Дурацкое "Понятно" в ответ уже не годилось, а сказать что-нибудь в адрес Четверика он не мог, потому что это был бы, скорее всего, вопрос, а значит, стремление узнать еще больше секретов.
- Он тоже чуть не погиб, - первым после паузы подал голос все-таки Межинский. - Но зато террорист номер один у нас в руках.
- Значит, он в Москве был?
- Скорее, в Подмосковье. Но взяли его на Можайке. Он проехал мимо связной точки - горящего окна - на Кутузовке в сторону от центра.
- Окна? - удивился Тулаев.
- Да, окна. Ему этим окном сигнализировали, что Миус с дружками и двести миллионов долларов улетели на ТУ в сторону Латинской Америки...
- Они... улетели? - ошарашенно спросил Тулаев.
В самые трудные минуты на лодке, когда он крепил гранаты на уязвимые точки люка в центральный пост, и будущее выглядело совершенно неопределенным, он не мог себе даже представить, что Кремль пойдет на такие уступки террористам. Неужели после Буденновска и Кизляра мы научились только потакать бандитам? Неужели слабость стала главной чертой Государства Российского?
- Я обманул их, - с плохо скрываемой гордостью сказал Межинский.
- Посадили самолет на ближайшем аэродроме в России?
- Нет, я сделал инсценировку. Настоящие Миус, Наждак и Цыпленок остались в камере. Их роли играли похожие на них люди. Связной Зака, который наблюдал из здания аэропорта за ними, даже если он знал кого-то из них в лицо, не мог досконально разглядеть все с такой дистанции. А уж когда привезли на инкассаторском броневике деньги - а доллары были настоящими - у него не должно было остаться никаких сомнений.
- Круто, - по-современному отреагировал Тулаев.
- Да-а, сейчас выглядит круто. А если бы ты знал, каких трудов мне стоило уговорить президента на такой трюк! Я ждал минуты, когда задержат катер, с которого они посылали генштабовский сигнал на лодку для пуска. А когда доложили, что он обезоружен, я вздохнул с облегчением...
- Они запустили бы и без катера, - неохотно произнес Тулаев.
- Ты серьезно?
- Да... Один из убитых мог соединить блоки пуска напрямую. Без генштабовских кодов...
- А моряки меня уверяли...
- Виктор Иванович, может, не надо мне Героя? С этим... Дрожжиным я все-таки дал промах. Ведь у меня был момент в базе, когда я увидел, что он - левша...
- Это имело отношение к следствию?
- А помните, надпись на бумажке Зака - "Он - Лев."?
Помните? Мы еще тогда посчитали, что это имя предполагаемого
однокашника Миуса, но потом выяснили, что ни одного Льва на
его курсе не было...
- Что-то припоминаю...
- Так вот "Лев." - это было всего лишь сокращение от слова "левша", а буква "л" случайно оказалась чуть крупнее двух других. Или воровка такой ее запомнила, а мы поверили ей и приняли букву за прописную.