- У нас пайки уже полгода не дают.
- Серьезно? - не поверил Тулаев.
- Да, товарищ капитан третьего ранга, серьезно.
- А что ж у него за бумажка такая с печатью?
- Это "керенка", - еле выдавила она.
- В каком смысле?
- Ну, деньги наши местные.
- А рубли у вас, что же, не ходят?
У девушки было свеженькое, совсем не тронутое макияжем лицо, и Тулаев еле сдержался, чтобы не посоветовать рыхуже немного подкрасить тушью горящие огнем ресницы.
- У нас ходят рубли, - растерянно ответила она. - Но их очень мало в гарнизоне. Уже четыре месяца никому на лодках не выдают зарплату. Вот наш командир базы, адмирал, и ввел "керенки". На них ставится сумма, к примеру, пятьдесят тысяч, печать и роспись. Офицеры, мичманы и члены их семей рассчитываются в магазине за товар "керенками", а когда приходят в базу деньги, то их в обмен на "керенки" привозят к нам... А кроме того, на часть зарплаты база через наш магазин в счет той же зарплаты выдает офицерам и мичманам консервы, крупы и сахар по ценам ниже магазинных. Вот тому товарищу, которого вы видели, я как раз и выдавала набор. А вы, наверное, журналист?..
Тулаев меньше всего от этой девчушки ожидал вопросов. Он и сам-то приехал в Тюленью губу не отвечать на вопросы, а задавать их.
- С чего вы взяли? - посмотрел он на самую большую веснушку, севшую почему-то прямо на кончик носика.
- А журналисты все время спрашивают. И вот вы тоже...
- Нет, не журналист... А скажите, - решил вернуться он к прежней теме разговора, - вот эти ваши "керенки" никто в базе не пытался подделывать?
- Не-ет, - ее синие глаза от удивления стали еще синее.
А может, они просто стали больше. С такими глазами продавщица казалась уже ученицей не седьмого, а шестого класса.
- Вы, наверно, на каникулах подрабатываете? - не сдержался Тулаев.
- Не-ет, - тем же недоуменным тоном наполнила она ответ. - Мне уже восемнадцать лет.
- И вам нравится жить среди этих сопок?
- А что делать? Кому-то же надо здесь служить. А у меня папа - старший мичман, боцман на лодке. Здесь все женщины так и говорят: "Мы служим".
Под грохот двери, который издалека вполне можно было принять за взрыв тротиловой шашки, в магазин ввалились трое подводников. На плечах их истертых кожаных регланов не лежали погоны, и Тулаев так и не смог определить офицеры это или мичманы.
- Машенька, что у тебя из флотской минералки есть поприличнее? потирая ладонь о ладонь, спросил самый здоровенный из подводников.
- Вот "Смирновскую" привезли, - обернулась она к строю бутылок на витрине.
- Не-е, эт ерунда!.. Ее в Польше гонят! Пусть ее сами поляки хлещут!
- А наше что?
- Вот питерский розлив есть...
- Это дорого.
- Вот мончегорский розлив...
- Кто-нибудь уже покупал?
- Да-а, - почему-то покраснела она.
- Выжили?
- Чего ты пристал? - оборвал его второй подводник, маленький и пухленький. На его пивном животике полы реглана от пуговицы к пуговице выписывали буквы "о". - Гробов же по поселку не носили. Берем мончегорскую...
Они расплатились "керенками" и пошли к двери, а третий подводник, доверительно склонясь к продавщице, что-то нашептывал ей. То ли из сочувствия к его тайне, то ли из-за природной отзывчивости, но продавщица тоже чуть наклонилась к нему. Веснушки снова исчезли с ее лица.
- Эдик, пошли! - позвали шептуна от двери. - Водка стынет!
При слове "водка" продавщица отпрянула от собеседника,
поправила чуть сползшую вперед шапочку и внятно произнесла:
- Ну не могу, Эдуард Эдуардович! Хозяин строго-настрого
запретил в долг давать товар...
Подводник ответил ей хриплым шепотом. Ни единого слова Тулаев не расслышал.
- Нет-нет, не могу, - повторно посопротивлялась продавщица. - Вот завтра вам "керенки" дадут, тогда и приходите...
- Эдик! - снова проорали от двери. - Ты ж еще звонить
хотел! Мы с такими темпами с тобой и до вечера к столу не
доберемся!
Таинственный Эдик распрямился в пояснице, хмуро стрельнул взглядом по Тулаеву, и тот чуть не вскрикнул. На него своими строгими глазами смотрел Комаров: усы, лоб с залысинами и... Нет, мундира с блюдцем ордена и гирляндой медалей не было, но и без них лицо казалось до боли знакомым. До того знакомым, что Тулаев чуть не поздоровался с ним.
Второй тротиловой шашкой грохнули двери. В магазине они опять остались вдвоем с продавщицей, и, пока не грохнула третья шашка, Тулаев выстрелил вопросом:
- Хороший знакомый?
- Кто?
- Ну вот этот усатый подводник...
- Знакомый, но не хороший, - посмотрела она сквозь стекло витрины на удаляющуюся кожаную троицу.
- Вы так считаете?
- Я не хочу о нем говорить.
- Почему же?
- Ну вот не хочу и все.
- Значит, он вас обидел...
- Это мое личное дело.
- Так он холостяк? - наводящим вопросом, хоть и не хотел того, ужалил Тулаев.
- Я не о том говорю, - вспыхнула продавщица. - Нужен он мне!.. Он у меня как-то в долг товар взял. До сих пор не рассчитался. И у отца моего занимал. Еще в застой. Советскими рублями...
- И до сих пор не отдал?
- Да вы что!.. Он половине базы должен...
- Настолько фанатично любит деньги?
Продавщица помялась, посмотрела на молчащую дверь и после паузы все-таки ответила:
- Скорее жена его любит деньги. Жуть как любит! А он... Он, наверное, тоже...
- А звонит он тоже в долг?
- Как получится.
- Надо же! - хлопнул себя по лбу ладонью Тулаев. - Я тоже позвонить должен. А где этот... пункт?..
- А вон за тем домом, - показала на спины удаляющейся троицы продавщица. - На первом этаже. Там все сразу: и почта, и телеграф, и междугородный телефон...
- Набор есть?
- Нет, только по заказу. У нас же все через Мурманск идет...
Выйдя из магазина, Тулаев с немалым усилием попридержал дверь, уважительно посмотрел на две чудовищные пружины, которые и рождали хлопок-взрыв, и только теперь догадался, для чего они здесь, - чтобы впускать зимой как можно меньше холодного воздуха вовнутрь магазина. А зима здесь, говорят, бывает и по двенадцать месяцев в году.
Кожаные регланы скрылись за углом дома. Торопливыми пальцами Тулаев застегнул замок-молнию своей серой куртки. Ветер, дующий на южный берег Северного Ледовитого океана, был все-таки более северным, чем южным. Спиной он ощущал на себе взгляд продавщицы. Для нее он, скорее всего, так и остался журналистом. Неплохо для начала.