- Нет-нет, спасибо, - отвернувшись, сплюнул Тулаев и отер платком губы.
Желудок, избавившись от колбасы, замер в ожидании, какую еще гадость в него проглотят. Но Тулаеву сейчас хотелось только пить. Наверное, полведра воды его бы спасли. Но ни ведра, ни воды рядом не было, и он спросил у банщицы совсем о другом:
- Вы, извините, не знаете... кто эти моряки?.. Ну, откуда?..
- Эти-то? - с иронией, как о глупых детях, переспросила банщица. - Да из нашего экипажа. Дурачатся, а завтра - выход на стрельбы.
- Вот как?
Ни особист, ни кадровики базы, ни адмирал не сообщили Тулаеву о том, что завтра одна из лодок уходила на стрельбу. А с какой стати они должны были это сообщать? Впрочем, особист мог бы и сказать. Получалось так, что в Тюленьей губе главным носителем секретов являлась банщица.
- Может, вы ошибаетесь? - вспомнив разговор с особистом,
спросил Тулаев. - Не на стрельбы, а на боевую службу?
- Ну, здравствуйте! Как же я могу ошибаться, если у меня
муж - боцман с той лодки?!
Внутри Тулаева приподнял голову дремавший до поры до времени оперативник отдела "Т", локтем отодвинул в сторону пьяницу и вроде бы небрежно сказал:
- А-а, это экипаж Комарова!.. Ну, где старпом - Комаров?
- Не-ет, не Комарова, - с интонацией гаишника, уличившего водителя во лжи, ответила банщица. - А Балыкина. Вот так-то!
- Я такого старпома не знаю, - отодвинув срезавшегося оперативника, тяжелым, немеющим языком произнес пьяница изнутри Тулаева.
- Балыкин - это не старпом, - заметила тихим голоском Маша. Балыкин - это наш командир. А старпомов у нас по штату - два, а в наличии только один - Дрожжин... Мам, ты еще долго на работе пробудешь?
- Час, не меньше.
- Папка уже с лодки пришел.
- Ну, не уйду ж я?! Начальник приказал обеспечить... Я сейчас с механиком поговорю. Он там самый умный. Может, согласится их увести куда-нибудь...
- Тогда я пойду домой.
- А вы мне дорогу до гостиницы не покажете? - взмолились и оперативник, и пьяница внутри Тулаева. - Меня сюда сосед доставил. А как, хоть убей, не помню!
Маша обернулась к поселку, на краю которого стояла баня, удивилась, как можно запутаться в сотне таких знакомых с детства домов, и все-таки согласилась.
- Идемте.
6
Через пару минут молчаливой ходьбы Тулаев и Маша вышли к странному циклопическому сооружению. Оно напоминало и знаменитое Лобное место на Красной площади в Москве, но только увеличенное в пять раз, и залитую бетоном воронку от ядерной бомбы.
- Что это? - не сдержался Тулаев.
- Развалины Карфагена, - так спокойно ответила Маша, что
он чуть не поверил.
- Карфаген - это ж где-то на юге...
- А у нас - тот, что на Севере... Но если честно, то это
- фонтан.
- А зачем на Севере фонтан? - от удивления Тулаев даже
забыл о боли, маятником качающейся по телу: то голова, то
живот, то голова, то живот. - У вас же десять месяцев в
году зима!
- К сожалению, у начальника политотдела базы, который его строил, не было вашей головы. Зато должна была в июле семьдесят какого-то года приехать высокая комиссия. А начальнику политотдела очень хотелось продвинуться по службе. Если не в Москву, то хотя бы в Североморск...
- Ну, он даже Майкла Джексона переплюнул! - восхитился Тулаев, оглядывая объемистую бетонную чашу, укрытую паутиной трещин.
- В каком смысле?
- Джексон где-то в Штатах, в пустыне, построил огромную взлетно-посадочную полосу для инопланетян. Боялся, что им, бедняжкам, обычной аэропортовской не хватит. А тут... Наверно, американцы из космоса приняли фонтан за шахту ракеты невероятной мощности. Точно?
- Наверно.
Маша подняла глаза к бледно-серому северному небу. Оно лежало на залитых водянистым светом лобастых скалах, на подернутом дымкой океане и пальцем торчащей трубе котельной. На трубе, на фоне неба, горела красная лампочка и казалась спутником, пытающимся рассмотреть странное сооружение в центре базы.
- А у вас в Москве сейчас ночь, звезды, - тихо произнесла она.
- В Москве?
- Ну да. Вы же из комиссии, - сказала она. - Наших всех я
тут с детства знаю. Хотя тут и текучесть большая. Особенно
среди офицеров. Лет пять отслужил - и в академию или еще
куда. А у нас папа - старший мичман. Двадцать пять лет на
Севере. Выслуги больше, чем календарных лет жизни.
- И вы все двадцать пять лет здесь?
- Только восемнадцать, - покраснев, ответила она.
- Ну, да, точно - восемнадцать, - сам удивился своей глупости Тулаев. - А поступать в институт не пробовали? В тот же Мурманск?
- Не получится, - вздохнула она.
- Вы так считаете?
Троешницей она не выглядела. У троешниц другие глаза.
- У нас нет денег... Здесь бывает, что и полгода не дают зарплату. Мама ведь тоже на штате в военной организации. А у меня еще два брата. Оба - школьники. Бывает, что только мои деньги, ну, что в магазине, в коммерции, заработаю, и выручают. Представляете, если я уеду?
Они шли по пустым, залитым дневным светом улицам поселка, и Тулаеву чудилось, что он на другой планете. Даже стая собак, избегавшись по берегу и обгавкав всех и вся, спала на траве вдоль тротуара. Спали дома, деревья, лодки. Поселок будто бы усыпили, чтобы Тулаев и Маша могли прогуляться по нему и ощутить каждый свое одиночество. Тулаев - горькое мужское. Маша печальное девичье.
- Вы верите в чудеса? - задиристо спросила она его.
- Смотря в какие.
- Ну, вот со снами, например...
Тулаев припомнил, что в ночь перед приездом в Тюленью губу, еще в поезде, ему приснились два усатых кота. Они оба ластились к ноге, но один почему-то укусил Тулаева. От толчка поезда он проснулся, потрогал ногу и только тогда догадался, что он ее отлежал. Комаров и Дрожжин тоже были усатыми. Но ни один из них не казался Тулаеву котом, готовым укусить его за ногу.
- Я не верю в сны, - все-таки решил он с типично мужским упрямством.
- А мне часто снится река с красивой, залитой в бетон набережной и высокие-высокие дома. У нас нет в поселке таких домов.
- И что же?
- И я там живу.
- А машины на улицах есть?
- Есть. И очень много. И они...
- Тогда это Москва.
- Но в Петербурге тоже много машин. И река...
Жалость к худенькой рыжей девчонке тоненько, как кольнувшее