- Ты - чеченец? - спросил Тулаев, глядя на его орлиный, с горбинкой, нос.
- Нет. Я не чеченец, - прохрустев галькой, встал он.
- А чего ж они тебя так называли?
- Я беженец. Из Чечни. Точнее, из Грозного.
Он стоял, покачиваясь, как тоненькое деревце под ветром, и Тулаев, еще раз всмотревшись в его лицо, понял, что парень действительно не чеченец, хотя примесь кавказской крови в нем явно вычернила волосы и заорлила нос.
- Из-за мусорного бака, значит, дрались?
Тулаев обернулся и с удовольствием увидел, что никого в раскаленной щели между поездами нет, а двери вагонов захлопнуты намертво.
- Где этот люк? - резко спросил он бомжа.
- Мы за бак дрались...
- Ты видел тех, кто вылезал из люка? - шагнув к бомжу почти вплотную и сразу ощутив тошнотворный запах мочи и гнили, все-таки выжал из себя вопрос Тулаев.
- Люка? Какого лю...
- Вчера. Поздно вечером.
От запаха можно было упасть в обморок. Но падать пришлось бы на гниющие помидоры и корки арбузов у мусорного бака, а их аромат вряд ли был бы слаще.
- Ну-у?.. - всмотрелся в то, что дергалось, плавало в слизи над синяком, Тулаев.
- Я... я издали... чуть-чуть. Я с-под колес...
- Сколько их было?
- Да я... да что... стемнело уже... И я... мало ли кто по канашкам лазит...
- По чем? - не понял Тулаев.
- По канашкам... Ну, по канализациям... Может, монтеры, а
может, наши кто... вот... свободные, значит, люди...
- Свободные? - хмыкнул Тулаев.
Значит, у бомжей существовала своя философия, и пока он, иногда встречаясь с ними на улицах Москвы, жалел их, они, оказывается, в свою очередь, жалели его как человека, так и не узнавшего, что можно стать свободным и ни от кого не зависеть. А мусорный бак? Раз они дрались за него, а точнее, за то, что в нем, то, получается, они от бака совсем и не свободны? Или они свободны от человеческих приличий и условностей? Тулаев на мгновение представил, что случится со страной, если все сразу станут такими же свободными, как вокзальные бродяги, и его перекоробило еще сильнее, чем от вони, поднимающейся от линялых брюк бомжа.
- Так сколько все-таки их было? - повторил он вопрос.
- Две... ага... две пары, - попробовал трехдневную щетину бродяга.
- С чего ты взял, что именно пары?
- По задкам.
- По чему? - удивился Тулаев.
- Ну, по задницам, - заморгал бомж, прогоняя выдавленную солнцем слезу. - Они ж у мужиков и баб разные. У мужиков плоские... Ну, если сзади смотреть. А у баб, значит, гитарами. С ободами, значит...
- Но ведь было темно. Ты же сам говорил.
- Ага. Уже темень была, - почему-то обрадовался бомж. - Токо они пошли сначала туды, - показал он в конец состава, - супротив света прожекторов, и я, значит, их силуэты запечатлел. А потом... потом свернули под поезда и туда, вправо, ушли... Вот... и, видно, пьяные они были...
- С чего ты взял?
- А одна баба или, может, девка совсем на ногах не стояла.
Ее парень и другая девка волокли... Вот... А другой
парень... во-от... он какой-то мешок тащил.
- Они говорили о чем-нибудь?
Тулаев так пообвыкся рядом с бомжом, что уже и запах его перестал замечать. Хотя если считать вонь платой за сведения, то это была в общем-то небольшая плата.
- Не... не помню... Может, чего и брякнули, но по тем путям поезд пошел на Курский, к отправлению... Нет, ничего не слышал...
- А милиция когда здесь появилась?
- Менты? - бомж нахмурил выгоревший лоб и тут же испуганно
посмотрел на своего собеседника. - Ну, граждане милиционеры
где-то через час пришли... Или позже. Они все люки подряд
открывали... Во-от...
- Тебя они тоже разбудили?
- Они, конечно...
Похрустывая галькой, бомж переминался с ноги на ногу. В мусорном баке за спиной лежали в выброшенном из вагона пакете огрызки хлеба и колбасные шкурки, а этот странный человек с выбритыми до синевы щеками, внимательными зелеными глазами и редкими волосенками на округлой голове спрашивал то, что он уже рассказывал прошлой ночью милиционерам. Вчера его пожалели и почему-то не увезли в отстойник, откуда толпой отправляли бродяг за сотый километр. Неужели сегодня их жалость кончилась, и они отнимут у него сразу и вокзал, и постель в старой солдатской шинели между шпал, и вкусные розовые шкурки от вареной колбасы?
- Ты им показал тот люк?
- А как же, товарищ начальник... Мы всегда...
- И что они там нашли?
- А эту... как ее... помаду бабскую... Красную такую... Коробочку в смысле...
- Футляр, - помог Тулаев.
- Ага. Хвутляр... Токо без помады... А в нем - бумажка.
- А что в ней?
- Ну, это мне граждане милиционеры вовсе не показали, - обиженно ответил он и подумал, что колбасные шкурки можно и не есть, а обменять на три глотка водки у того бомжа, с которым он только что дрался.
У каждого из людей свое понятие о свободе.
9
Кабинет Межинского имел небольшую переднюю. Человек, входящий в "Техотдел", попадал сначала в комнатенку с пустым канцелярским столом и одиноким стулом, а уже потом через плотно обитую дверь - к хозяину кабинета.
В первый свой приход сюда Тулаев решил, что именно за столом в передней будет его рабочее место, но Межинский о размещении вообще речи не вел. "Для какого-нибудь гуся с "волосатой лапой" приготовил", - подумал тогда Тулаев. Но вот минул месяц, а никто так и не занял стол, и он сиротливо стоял у дальней стены и почему-то казался лошадью, которую никто не покупает.
В пятнадцать пятьдесят девять Тулаев плотно прикрыл за собой утяжеленную обивкой дверь, и Межинский поднялся из кресла с довольным видом.
- По тебе часы сверять можно, - табачным духом окатил он Тулаева, крепко пожимая руку.
- Здравствуйте, Виктор Иванович, - не заметил комплимента Тулаев.
- Присаживайся... Ну, что нового?
Его лицо было благостно-безразличным. И только пальцы, сноровистые нервные пальцы рывком достали сигарету из пачки и поднесли ее к губам чуть быстрее, чем вчера.
- А с чего начинать, с хорошего или с плохого? - поинтересовался Тулаев.
- С самого плохого, - пыхнул дымом Межинский. - Дерьма много?
Тулаев ощутил неловкость. Начальник с первых минут показался ему подчеркнуто интеллигентным человеком, и услышанное резануло ухо.