— Но только, пожалуйста, очень вас прошу… Анатолий, он единственный у меня… Я отчего-то по вашему голосу чувствую, что вы меня понимаете и сочувствуете мне. У меня никого другого на свете… Вы меня понимаете?
— Какой же ты нудный, приятель, — вздохнул мужчина. — Записывай код.
— Ага, я сейчас. Вот только ручку… — Калюжный заметался по комнате в поисках авторучки, но все они, как назло, куда-то запропастились. Наконец, вспонил, что авторучка есть в его нагрудном кармане. Подскочил к телефону. — Да, говорите, я слушаю.
— 29584. Записал?
— Да. Спасибо!
— В таком случае, прощай, дружище.
И Калюжный услышал в трубке короткие гудки. Он прижал трубку к груди и заплакал. Наступал момент, когда на карту ставилось все, вся его жизнь. И горячо, сбивчиво, будто читал молитву, стал говорить:
— Господи! Помоги! Сохрани жизнь моему сыну, Господи! Отведи от него беду и защити. Если Тебе нужна чья-то жизнь, то возьми мою. Возьми! Правда. Она мне больше не к чему. Я уже прожил свое. А он ещё совсем молод. Ему жить да жить. Он у меня хороший. Будет славно тебе служить. Очень даже славно. Только очень Тебя прошу — помоги ему, Господи!
Эдуард Васильевич оделся, вышел из дома, сел в машину и поехал на дачу к Друганову. По дороге заехал в церковь и поставил одну свечку за здравие раба Божьего Анатолия, другую — за упокой души рабы Божьей Ирины.
И вдруг в голову пришла совершенно шальная мысль: «А что если кассету похитили?!» И сколько Калюжный не убеждал себя, что этого просто не может быть, ничего не помогало. Он вскочил в автомобиль и погнал на дачу Друганова.
Олег Дмитриевич был искренне рад освобождению Калюжного.
— Я верил, что истина в конце-концов восторжествует, — проговорил он убеждено. — А у меня они тут обыск учинили. Представляешь?! Все вверх тормашками перевернули.
«Вот оно! Вот!» — в ужасе подумал Эдуард Васильевич и, едва сдерживаясь, чтобы не раскричаться, спросил:
— Нашли что-нибудь?
Друганов усмехнулся.
— Мой браунинг. Были на седьмом небе от счастья. Но мне пришлось их разочаровать, предъвив документы на него. Все равно забрали, сказали, что на экспертизу. Как жена, сын?
— Все нормально, дядя Олег. — Калюжный решил до поры ничего Друганову не говорить.
— Вот и славно. Ты есть хочешь?
И только тут Калюжный понял, что очень голоден. За все время после освобождения у него маковой росинки во рту не было.
— Не откажусь.
— Тогда я пойду, что-нибудь приготовлю. — Друганов ушел на кухню.
Эдуард Васильевич, не мешкая, взобрался на чердак. Кассета, слава Богу, была на месте. И только тут появилась уверенность, что с Анатолием все будет хорошо.
А потом они пообедали и Калюжный с часок вздремнул. В половине третьего пришел сторож и сказал Друганову, что звонила его жена и сказала, чтобы он срочно приехал домой.
— А что случилось?! — встревожился Олег Дмитриевич.
— Чего не знаю, того не знаю, — развел руками сторож. — Она не сообщила. Сказала только, что б срочно… Слышь, Дмитрич, у тебя чего-нибудь выпить не найдется? Голова страсть как болит.
— У тебя она вечно болит, — усмехнулся Друганов. — Пойдем, полечу.
Калюжный подвез Олега Дмитриевича домой и отправился на вокзал. До четырех оставалось ещё полчаса. Они показались ему вечностью. Но он дождался, когда минутная стрелка перепрыгнет на цифру двенадцать и побежал к автоматическим камерам хранения. В 192-й камере он нашел записку, развернул, прочел: «Твой сын находится на даче у Друганова». «Как же так?! — удивился Калюжный. — Ведь мы только-что оттуда?!» И понял, что звонок сторожу садоводческого товарищества преследовал цель выманить Друганова с дачи. Да, да, Анатолий несомненно там! Эдуард Васильевич положил видеокассету в камеру, закрыл её и побежал к автомобильной стоянке. Далнейшие свои действия помнит довольно смутно. Помнит, что на проспекте Дзержинского был остановлен инспектором ГИБДД за превышение скорости и, для того, чтобы тот его поскорее отпустил, отдал ему все имеющиеся у него деньги.
Вот наконец и дача Друганова. Калюжный вбежал на крыльцо, распахнул дверь и…
— Не-е-ет!!! — закричал он. — Нет! Нет! Нет! Этого не может быть! Этого не должно быть! Так нельзя! Нельзя! Это не справедливо!
Он обезумел от увиденного, от свалившегося на него нового страшного несчастья. Подскочил к мертвому сыну, лежавшему на диване, схватил его за грудки, принялся трясти и, давась рыданиями, проговорил:
— Вставай! Ты не смеешь!… Не смеешь оставлять меня тут одного! Вставай! Чего разлегся?!… Толя! Толечка! Ну, пожалуйста! Я тебя очень прошу, вставай! Слышишь меня, Толя?! Родной ты мой сынок!
И окончательно поняв, что ему уже никогда не дозваться, не докричаться до сына, Эдуард Васильевич обессиленно опустился на колени, положил голову ему на грудь и заплакал. Его жизнь разом кончилась.
— Прости меня, Толя! Прости, сынок! Прости, что не смог, не сумел тебя защитить!
Появившийся в дверях Друганов вынужден был ухватиться рукой за косяк, чтобы не упасть от увиденного. С мистическим ужасом смотрел он на Калюжного в одночасье посидевшего.
— Горе-то какое! — пробормотал он. — Какое великое горе!
Олег Дмитриевич подошел к Калюжному, взял его за плечи, с силой оторвал от сына.
— Пойдем, Эдик. Пойдем. Тебе нельзя здесь оставаться. — Он вывел его на крыльцо.
— Ночь! — прохрипел Калюжный, поводя безумными глазами.
Друганову стало жутко.
— Ну что ты, Эдик! — ласково проговорил он. — Какая же ночь. Всего половина шестого.
— Ночь! — убежденно повторил Калюжный. Он огляделся. Его окружала плотная, вязкая тьма. И в этой темноте бродили какие-то тени очертаниями похожие то ли на людей, то ли иных существ на них похожих, но таких же омерзительных. Вдалеке слышалась печальная музыка.
«Должно быть кого-то хоронят, — подумал Эдуард Васильевич. — Ах, да, сегодня же умер мой сын. Мой единственный сын, мой Анатолий».
Он медленно опустился на колени, обратил лицо к черному и бездонному, как провал памяти, небу и, грозя плотно сжатыми кулаками, прохрипел:
— У-у, гады!! Как я вас всех ненавижу!! Будь вы трижды прокляты!!!
2000г. г.Новосибирск