Страх

— Это моё самое любимое место, — сказала девушка, днем я часто сюда прихожу. Если вниз упасть, смерть сразу наступит? — Толстое звено цепи ржавчиной испачкало ее полную икру. — Обрыв тянет–тянет, качнись, и всё!.. Ни забот, ни горя, ничего, покой, хорошо… Боюсь долго смотреть вниз, сладко кружится голова, дно манит — манит, как будто там все лучшее и прекрасное. В смерти есть какое–то влечение и тайна…

«Она сумасшедшая, это точно!.. — Бармин даже обрадовался этому определению, которое все сразу расставило по своим местам. — Может, не совсем, но где–то около этого… не хитрит, не ловчит, всё прямо в лоб. Ведь не зря она сюда его привела, на своё любимое место, где так красиво говорит о самоубийстве…»

— В прошлом году, — продолжила Ксения, — на этом самом месте я встретила девушку, она так пристально посмотрела на меня, потом из сумочки достала книжку стихов, стихи её собственные, она поэтесса. Эта девушка очень похожа на меня, волосы тоже рыжие, правда, глаза голубоватые. Она мне сказала на прощанье, что мы, как сестры. Я её позвала к себе, но она сказала, что должна ехать на морвокзал, чтоб успеть на свой теплоход. Она из Москвы приехала выступать с концертами на Сахалине. Пишет музыку на свои стихи и исполняет под гитару. Хочешь послушать одно, моё самое любимое стихотворение из её сборника?

Бармин согласно кивнул головой, хотя стихами никогда не интересовался, читал только прозу.

Ночь.
Я хочу убежать, убежать
По дороге, дороге…
Я хочу убежать босиком по дороге,
Не очищенной дворником ранним,
Убежать,
Убежать
В своей белой любимой рубашке,
Чтобы снег меня принял,
Не выдал случайному глазу,
Не хранящему тайны забвенно,
Чтобы снег меня, бедную, принял
И позволил уйти
И упасть
На обмерзшие рельсы,
И к шпалам, пропахшим мазутом,
Своей грудью горячей
Прижаться и плакать,
Прижаться и плакать,
Прижаться и плакать,
Навеки смерзаясь с зимой.
Чтобы вьюга крылами к спине прирастала,
Чтоб носила меня над землею–землею,
Чтоб носила меня над землею–землею,
Как дитя в колыбели, — спокойно и тихо.
…Оставьте, уйдите,
Я вовсе не злая,
Я вас не проклинаю —
И вы помолчите,
Помолчите–молчите,
Оставьте меня…
Чтоб покрыл мои волосы
Рыжие иней,
Загасивши фонарик на белой дороге–дороге
Мой верный холодный огонь.
Чтобы утренний поезд
Меня не заметил
И проехался мимо и дальше, а я
Так и дальше лежала б,
Совсем и не я,
Только белое тело в любимой рубашке,
В моей белой рубашке,
Когда–то любимой и кем–то,
Чье–то белое тело.
…оставьте
Я вовсе не злая,
Прошу вас —
Оставьте меня.

Он слышал ее грустный голос, не вникая в смысл слов, но мелодия стихотворения проникла в самые потаенные уголки его души, вызвав странные чувства… На ее нежном виске дрожали медные завитки, от заходящего солнца мочка уха налилась бледно–розовой краской. Бармин забыл о магазине, а ведь недавно так хотелось выпить. Вот так просто, по–человечески он давно ни с кем не общался. В общаге волки, шакалы, обмылки, человеческие обломки! Евгения красива, но красоту ее только вблизи разглядишь, эту же за километр увидишь. Золотая головка полыхает на плавной шее!

Широко краснела щель, куда провалилось солнце. Густые, синие сумерки ползли от обрыва, скапливались зыбкими лужицами, перехлестывали через рельсы и кирпичную ограду порта. На судах замигали огни, вода множила их, разноцветными полосами протягивала по черно–синей поверхности. Бомжи с моряка уже стащили туфли, забрали фуражку, вывернули карманы.

Бармин смотрел на ее нежно сморщенные (как пенка на кипяченом молоке) розовые губы, на верхнюю полоску зубов, и тоска заполняла его душу. Посидят они еще немного на скамейке, потом проводит он ее на автобус, и все… Это, как на далеком школьном вечере. Каждый получил половину разрезанной открытки: кто находил вторую половину (края сходились, совпадал рисунок), тот весь вечер танцевал с партнером и партнершей. А он не нашел, кто–то подшутил и выбросил вторую половинку…