Вот какими игрищами занимается наше родное ГБ!
Меня мистифицируют.
Мне подбрасывают большие палки (то там, то здесь они валяются на дороге) в надежде, что я воспользуюсь ими. Вот и психолог как-то вылез из своей машины с большой, увесистой палкой в руках. Они надеялись, видимо, что я перепугаюсь, — может быть, выхвачу палку у него из рук.
А тощий сын психологов (тоже психолог) принялся как-то, вылезая из своей машины, скручивать, поглядывая на меня, толстенную проволоку.
Всех провокаций не счесть.
Мальчишка возле магазина, едва я приблизилась, вдруг опустился на четвереньки и несколько раз прошелся так вокруг клумбы.
Женщины, живущие в нашем и в соседнем доме, то и дело выходят во двор в халатах, очень схожих с больничными. И не только во двор: и в проулке, и возле магазина можно встретить женщин в халатах.
В парикмахерской, куда я зашла как-то через силу, девчонка-парикмахерша строила мне рожи (я видела, видела в зеркало), а затем стала поливать мне голову не теплой, а холодной водой, пока ее не остановил пожилой старший парикмахер, сам домывший мне голову.
Значит, я публично объявлена невменяемой (даже незнакомая парикмахерша знает меня и кривляется!), и все ждут, чтобы я как-нибудь порезче проявила свое помешательство.
А разыгранный пожар в автобусе? Они даже действительно подожгли какую-то бумагу, и бумага загорелась на сиденье. Несколько человек закричали: «Пожар!» — и принялись хлопотать вокруг, гасить сумками. Они таким образом хотели спровоцировать меня, вызвать какой-нибудь аффект.
Так что меня не только толкают в болезнь, но теперь пошли дальше — стараются вызвать меня на какую-нибудь безумную выходку. И кто знает, может быть, они своего добьются. Хотя я сдерживаюсь, изо всех сил сдерживаюсь!.. Я все должна скрывать: и свою горечь, и свой страх, и свое удивление.
А муж ведет себя так, будто ничего особенного вокруг меня не происходит. Правда, он подолгу и словоохотливо беседует с психологами, иногда поднимается к ним наверх, и я жду его обратно с замирающим сердцем. С тощим сыном психологов, когда тот подруливает на своей гладкой машине, обменивается, вытянув руку, знаком-приветствием. Свой — своего встречает?.. А семнадцать лет жизни со мной, а сын? Это — не останавливает мужа, он вытягивает руку, приветствуя тощего сына психологов.
В какую ловушку я попала! И нет выхода, и не будет выхода, как в московском метро, где и таблички висят: «Выхода нет». Да, выхода нет и не будет; если только я и в самом деле не решусь на какую-нибудь крайность.
Я начинаю все яснее осознавать, что живу не в Израиле (ибо не могло бы в свободной стране, в свободном мире вокруг меня твориться такое), я осталась в ведении тех, от которых пыталась уехать.
Вокруг меня нет друзей и нет знакомых, а есть — служащие. Одни из них более человечны, другие — менее, и только. Выезд из СССР оказался обманом, фикцией, а шумящий вокруг меня иноязычный мир — гигантская мистификация. На днях по телевидению — сквозь иврит — громко прозвучал гимн Советского Союза.
Я не понимаю, для чего им все это понадобилось. Может быть, из меня хотят сделать преступницу, навалить на меня неизвестные мне преступления? Какие? Я никогда ничего не украла, я никого не убила.
Граждане судьи, я прошу не милости, а правосудия. Я виновата только в своем образе мыслей. Никакого иного преступления на мне нет. Если вы думаете иначе, призовите меня к ответу. Задавайте мне любые вопросы. Я помню всю свою жизнь. Вы всегда сможете мои ответы с легкостью проверить. Отзовите отсюда моих конвойных — человека с собачкой, психологов, гражданина пенсионера. Расконвоируйте меня для того, чтобы я получила возможность дать свои показания. Если вы не верите мне, проверьте меня, сопоставьте мои ответы с фактами. Для вас это никакого труда не представляет: вы знаете о каждом человеке все. Разве не нелепость предполагать, что я совершила иные против вас преступления, кроме моего так называемого инакомыслия? По моим ясным, конкретным ответам вы поймете, что подобное предположение — нелепость. Но нет, ни в коем случае не верьте мне на слово, а именно призовите меня к ответу. Я готова отвечать за все, что я действительно совершила. За каждое свое необдуманное слово.
Граждане судьи, Потьма была бы для меня сейчас благодеянием, — так объявите же мне мое преступление и определите мне наказание! Я не борец. Я не знала, что мои мысли и слова приведут меня к пропасти. Да, я готова отвечать за свои слова по закону. Граждане судьи, не можете же вы одну меня, единственную из всех живущих, поставить вне закона. Даже при Сталине не всегда убивали, иногда давали срок. Если меня нельзя простить, то меня можно помиловать, — то есть дать мне срок. Неужели нужно казнить меня сумасшествием?