Достать Диктатора не просто. Даже на даче. Батальон неспящей охраны, камеры, сигнализация, собаки даже там были. Конечно, Зло надо мочить в честном мочилове, на световых мечах и все такое… Смайл. Джедай Бр так бы проиграл, покрошили бы из пулеметов еще в огороде, где Диктатор с женой трогательно растили огурчики, помидорки и еще какие-то сирени. А Добро должно победить. Злыдень, проливший реки крови, подавив освободительное восстание, сгноивший в лагерях и психушках сотни честных граждан, надевший кандалы на целый народ, должен был сегодня пасть. Нас было всего-то трое джедаев в этой операции. Долговязый Велкам пошумел с автоматом и гранатами за оградой у яхтенного пирса, отвлекая внимание охраны. Вечный насмешник Морзе, внедренный нами на эту дачу еще полгода назад, открыл мне двери в подвал, куда я пришел по разведанному им подземному ходу, провел меня, одетого официантом, в нужную точку на втором этаже.
Я стоял в конце узкого коридора, покрытого красным ковром, обитого по стенам зеленым сукном, руками в белоснежных перчатках держал перед собой столик на колесиках с бутылками и закусками, погрузившись в себя. Джедайский секрет — если ни о чем не думать, остановить мысли, то тебя не видно. То есть, если на тебя посмотрят, то, конечно, увидят. Но фишка в том, что если остановить все мысли, даже самые быстрые и короткие, то на тебя не посмотрят. Природа явления в чем-то электромагнитном, у мыслей есть какие-то излучения, и мы чувствуем, если рядом стоит человек, даже не глядя в его сторону. Долгие тренировки на плацу в Академии не проходили даром. Когда идет вдоль строя командир и ищет курсанта для работ, перед ним сотня лиц, а нужно одно, первое попавшееся. Он ткнет пальцем в того, кто чем-то напряжен, безошибочно, пересечется с ним взглядом, услышав излучение активного мыслительного процесса. Уже к началу второго курса мы так натренировались уходить в нирвану, что офицер мог пройти весь строй, ни за кого не зацепившись, мы были для него сплошной неживой серой массой. Выборы жертвы затягивались, чтоб все скорее закончилось, приходилось ущипнуть или рассмешить товарища, — его искру эмоции, командир улавливал через километр, как Вий, втыкая в него взгляд через весь плац, вспоминая имя, материализуя в один миг из нирваны в реальность хозработ.
Я стоял, держа блестящие поручни столика, погруженный в эту нирвану, мимо проходили люди, не замечая меня, наконец, коридор очистили от всех, для прохода «Первого», не заметив, оставив меня стоять у зеленой портьеры. Диктатор вошел со стороны лестницы, не глянув на меня, прошел мимо и зашагал от меня по коридору к себе, к дверям в дальнем конце. Сохраняя пустоту в голове, автоматическим движением я вытащил из-под большой белой салфетки на своем столике пистолет, тихо ровным шагом пошел за ним, поднимая руку с оружием, механически, без мыслей целясь. Здоровенный и крепкий мужик, похожий на директора колхоза или начальника стройки, «Первый» шел не спеша, задумчиво глядя под ноги на красный ворс, держа руки в карманах спортивных штанов. Мощная широкая спина в серой майке сутулилась, Коротко стриженный бычий затылок плыл медленно между стен узкого прохода четко по линии маленьких ламп, вмонтированных в потолок. Мушка легла на этот затылок, я, видимо, таки пропустил «в эфир» мысль облегчения, что-то вроде «есть, почти ОК», потому что он обернулся и увидел меня.
Поздняк метаться, я выстрелил ему точно в лоб с пяти метров. Но эти глаза как будто успели выстрелить в меня чем-то вроде пули. Хорошо бывает в кино, там у Главного Врага в глазах злоба лютая, ненависть или хотя бы смертный страх. Усталое, избитое тугими прямыми и глубокими, как автобаны, морщинами, мужицкое лицо застыло передо мной, жесткие и крупные, как тросы, губы дернулись в разочарованной усмешке. В глазах «Первого» была боль. Такая, что против воли пробивала на ответку, вываливала в скорбь, как будто сидишь в палате у постели смертельно больного страдальца. Меня еле заметно передернуло. Время застряло, казалось, я бы мог увидеть, как летит пуля, если бы смотрел на нее, а не в эту бездну муки и тоски. Там была такая концентрация горечи, я мог бы утонуть в этой океанской глубине непроглядной и безысходной пучины боли, если бы не надо было валить.
Не глядя в простреленный лоб, бросил ствол обратно на столик, и побежал к «своей» двери, указанной Морзянычем, слыша за спиной, как тяжелым мешком падает на ковер, ударившись, видимо, плечом о стену, Диктатор. Морзе не подвел, я спокойно ушел оттуда, и нигде никогда не выплыло мое авторство в ликвидации единоличного кровавого властителя. Но убитый попортил мне немало нервов, вспоминаясь и обламывая то секс, то пир, то просто умиротворенный сон. Много лет он еще жил в моем сознании, ведя себя как привык, по-диктаторски жестоко и без малейшего милосердия, отнимая все самое дорогое, неумолимо, как продразверстка. И от него не было никакого спасения или защиты.