Прошлое не воротишь, но бывает, что оно само возвращается. Последние пару лет Лилит приходилось сталкиваться с несколькими нелогичными проблемами, таинственными и непонятными силами, что-то мутное творилось во Вселенной, что-то враждебное. И она помнила, что о чем-то таком говорил давным-давно Волос. Только она была тогда глупая, а он говорил все это обычно в постели, — короче, она все пропустила мимо ушей. Сейчас она дорого бы дала за то, чтобы расспросить его…
— Только там не все, — усмехнулся Медведь, видя горящие глаза леди Маринез, — только треть, три главы. Еще три достались Galaxy, попали в руки прямо к Томсону. Остальные — вообще в в разных местах не известно теперь где. Но, может, тебе сгодится и то, что есть.
Медведь тронул ее за плечо, поцеловал ручку и ушел к Саммерсу. Лилит стояла у черного покрывала, скрывавшего пустоту, в которую на красном паллете уехал на транспортере Пауэлл. Чувствовала в руке тяжесть и металлический могильный холод его статуэтки.
Книга Похорон. Глава 3. Лестница для Изгоя
Черное огромное пятно окруженное багровым огненным свечением затягивало невыносимым притяжением, с ним нельзя было совладать, невозможно было даже хотеть противиться его тяге. Туда как будто тянуло железными тросами — такими, которыми тащат как покорный скот даже самые тяжелые корабли к пирсу. Пятно, как черный провал в пустоту, пульсировало, озаряясь по краям красными всполохами. Оно ничего не говорило, не слало никаких команд в эфире, никаких позывных или знаков. Только росло, готовясь поглотить. Я понимал, что с этим справиться нельзя, оно неизбежно заберет меня — можно было только отсрочить неминуемое временными мерами, и эти меры с каждым разом требовали все больше усилий и давали все более ничтожный результат. Например, можно было открыть глаза.
Напрягши все остатки воли, я повернулся на спину и уставился в потолок. Но что дальше? Мой корабль, уютное логово джедая, превратился в тюремную камеру, где ничто не радовало и даже не интересовало. Белый потолок, в окнах-имитациях черный бездонный космос, как то мое пятно, слегка только оживленный мерцанием миллионов звезд.
Присел на кровати и включил пульт управления. Все системы в норме, я лежу в дрейфе где-то посередине между системами Стрельца и Ориона. Ничто на корабле не требовало моего вмешательства. Включил новости на панели экрана. Каналы показывали какие-то тягомотные детали дележа власти, развернувшиеся после апокалипсического краха проектов Грога и Пауэлла. От подробностей игр нового поколения политиков и олигархов тошнило. Переключал канал и видел, что какая-то большая резня развернулась опять на Маскале. Какие-то перцы на Аполлоне задумали перевернуть рынок пассажирских межгалактических перевозок и их акции взлетали на бирже быстрее их новых звездолетов. Любая из таких заманух раньше бы увлекла меня — я бы бросился в какую-нибудь авантюру — срубить бабала или просто повеселиться. Но сейчас я испытывал реальное непередаваемое отвращение от суетливых хитрых рыл на экране, пока не вырубил экран.
— Сука!!! Как же так⁈ Да почему же, сука, так⁈ — опять ныл, повалившись на бок, вспоминая этот гребаный вечер в приморском городе, опять выла в ушах та самая музыка с дискотеки, казавшаяся теперь маршем армии врага-победителя — память выдавала только басы и ритм ударников. А Она стояла напротив меня в свете фонаря, опять и опять говорила мне «Уйди, не мешай мне…». Ее голос шел изнутри меня, я не знал как его выключить. Схватился за голову сдавил виски — голос Любимой не умолкал. Уйди… Уйди… Уйди, не мешай мне…
Перекатившись, я сбросил себя с кровати на плитки пола, посильней ударившись. Надеялся болью заглушить ее голос, но боль от ее слов была сильней всего вокруг, она глушила все остальные сигналы этого мира.
Я не помню, сколько уже не жрал. Через силу встал и подошел к холодильнику. Несмотря на лютый голод, вид еды вызывал омерзение. Я представил, как попытаюсь, хоть что-нибудь проглотить, бессильно сел на пол, понимая, что не смогу ничего съесть. Вытащил из бара виски, хлебнул, надеясь пробить аппетит. Но почувствовал, словно полный рот дерьма, с ненавистью выплюнул на пол. Сидел и испытывал отвращение к тому, как остатки вискаря еще жгут во рту.