Это был легендарный Курский вокзал, и так же, как не существовало лагпункта без начальников частей, надзирателей, стрелков, без духовного пастыря – начальника КВЧ, оперативного уполномоченного и начальника-самодержца, без единого, учрежденного раз навсегда порядка властей, чинов и подчиненностей, – точно так же невозможно было во всем Чурлаге найти подразделение, где бы не было рядом с официальной иерархией начальства иерархии воров, изнутри управлявшей лагпунктом.
У стены, прямо напротив входа, между нарами, стояла генеральская койка, застеленная тремя одеялами; вся стена над ней была оклеена картинками из журналов, серебряными и пестрыми бумажками и лоскутками цветной материи, а над изголовьем были распялены на гвоздочках большие и пыльные крылья птиц. На одеялах сидел Вересов, подвернув под себя ноги с жирными ляжками. На груди у Вересова висел оловянный крест, а в руках он держал гитару.
К нему подвели ларешника. Пение стихло.
"Тебе чего, землячок?" – ласково сказал Вересов, точно он ни о чем не знал. И, склонив набок голову, стал перебирать струны. Тут кто-то, подкравшись сзади, съездил ларешника по хоботу; ларешник обернулся и увидел вихляющуюся спину, спокойно удалявшуюся к дверям, Человек подтягивал на ходу заплатанные порты.
У порога он вдруг остановился, плеснул в ладоши и -"тата-тата-тата-та!" – пошел задом, трясясь и воздев руки, дробя чечетку. На лице танцора застыло выражение экстатической мертвенной радости. Так он дошел, трясясь и обшлепывая себя, до койки генерала. Тот пнул его в тощий зад: "В рот стеганный!" Человек комически охнул, скосоротился и ползком убрался под нары.
"Ша! – квакнул Вересов.-Чтоб мне было тихо.-И ларешнику кротко: -Землячок, приближься".
Все замолчало. Генерал играл на гитаре. Он играл и пел сиплым утробным голосом: "Прощай, Маруся дорогая!" Чины изобразили на лицах сумрачную думу. Шобла благоговейно слушала.
Генерал рванул струны. Песня оборвалась.
"Та-ак,-сказал он раздумчиво и впервые удостоил пленника пристальным взглядом с головы до ног. – Так,- цыкнул в сторону длинной слюной.- Это как же, земляк, получается? Нехорошо, в рот меня стегать. Некультурно!"
Ларешник ничего не ответил. Генерал поерзал задом, устраиваясь поудобней.
"Ишь, сука, ряшку наел,- заметил он.- Подлюка, пес смрадный… Забыл, с-сука,- голос генерала окреп,- кто тебя кормит? Тебя, хад, народ кормит, трудящие массы. На ихнем хоботе сидишь! А ты сахару пожалел. Выходит, им с голоду помирать, да?"
"А кто платить будет?" – ларешник спросил, проглотив слюну.
"Молчи, хад, когда начальство разговаривает! Всякая падаль тут будет пасть раскрывать…- Вересов цыкнул слюной, ввинтил в пленника зоркие глаза. Помолчав, заговорил наставительно: – Слушай, земляк… Ты жить хочешь? Ты папу-маму любишь?"
Ответа не было. Склонив большую голову, Василий Вересов погрузился в думу над струнами.
Вдруг словно ток ударил генерала.
"Вот твоя мама! – заорал он и ткнул себя кулаком в жирную грудь.- И вот твой папа,- добавил он,-Слушай сюда… Ты кто: человек или яврей? Ты смотри мне в лицо, мне в лицо! Ты, может, в жиды записался? Тогда снимай шкары. Мы тебе сделаем обрезание. Верно я говорю, вошееды?"
"Жидяра! – отвечали согласно с нар.-Пущай шкаренки сымает…"
"Слушай сюда. Ты Васе правду говори, Вася лжи не любит… Ты как со мной жить хочешь: вась-вась? Или кусь-кусь?"
Сказав это, генерал склонил голову, и раздался жидкий дребезг струн. На нарах улеглись друг на друге, вытянули головы. Зрелище все больше походило на спектакль, ритуальное действо, разыгрываемое по определенному плану.
"Прощай, Маруся дорога-ая!" – снова запел Вересов, но тотчас умолк и строго воззрился на ларешника. "Ап-чхи!" – сказал он раздельно. Тотчас услужливая рука поднесла и вложила платочек в ладонь Вересова.
Генерал бросил платок на пол. "Подними".
"Ну?" – Голос генерала повис в воздухе.
Человек, стоявший перед ним, не шевелился.
"Та-ак,- констатировал Вересов.-Значит, кусь-кусь. Так и запишем.- И он утвердился на своем сиденье, подпрыгнув несколько раз, и картинным жестом обхватил гитару, точно фотографировался. Не глядя, коротко: – Снимай шкары!"
Ларешник косился по сторонам. Одно за другим он обводил взглядом лица, устремленные на него.
В это время сверху, рядом с койкой вождя, стали спускаться на пол чьи-то длинные ноги.
Костлявый верзила воздвигся рядом с генералом. Легкий ветер побежал по рядам. Это был знаменитый Рябчик, официальный супруг генерала, законный вор, первый после Вересова человек на лагпункте.
Вересов сладко улыбнулся.
"Чтой-то ты, земеля, туго соображаешь. Аль не дошло? – Глаза его блеснули.
– А ну, снимай штаны, кому сказано!"
Барак застыл в гробовой тишине. Ларешник весь подобрался, сгорбился. Втянул голову в плечи. Зубы у ларешника мелко стучали. Он не сказал ни слова.
Тогда все увидели, как прыщавый Васин подбородок повернулся к Рябчику. Вересов вознес к верзиле взгляд скорбного быка. Тот качнул коромыслом могучих плеч. Шагнув к пленнику, Рябчик уставился на него неподвижным взглядом дымных глаз.