Первый ворчун, был смуглый с пышными чёрными усами на худом угловатом лице, молчал, будучи загнанным в тупик. Тут в разговор вмешался третий человек с обычной внешностью, если не считать слишком длинного кривого носа на вполне аккуратном лице.
– Уж это точно братья. Пьежан верно говорит. Идти каждый день под проливным дождём конечно не сахар, но вспомните, каково нам было сидеть и пухнуть от голода на родине? Лично у меня все посевы сожрала саранча, не оставив не единого росточка от моих трудов. Я вместе с семьёй голодал целый месяц, а как попал сюда, так и горя не знаю.
– А что теперь с твоей семьёй? – поинтересовался привлекательный мужчина, которого не портил даже длинный косой шрам вовсю левую щёку, полученный от ножа.
– Как что? Я же говорю голод, будь он не ладен. Поумирали все, царства им небесное. Сначала дети, а уж потом жена. Один я остался, – сообщил кривоносый. – А ты добрый человек, откуда к нам пожаловал?
– Я из Ильканда буду. Теперь вот топаю в Мукаддас, – ответил человек со шрамом.
– Мужики, кончай болтать. Надо шатёр ставить да ужин готовить, – напомнил усач по имени Анрис и все принялись за неотложную работу. Она кипела повсюду. Те, кто побогаче и познатнее имели личных слуг и отдавали приказы им. Простолюдины же не имевшие даже коней, всегда свою нужду исполняли сами. К сумеркам девяностотысячное сенийское войско обросло шатрами всевозможных расцветок, на остроконечных шпилях которых, развивались: белые, красные, чёрные, жёлтые и много других солнц. Заполыхало целое созвездие разведённого, разбросанного по всему лагерю огня. Отовсюду слышалась иностранная речь: гермийская, сенийская, андийская, утолийская, перемешанная со стуком копыт и ржанием лошадей.
Безостановочно бегают слуги обслуживающие своих господ. У многих вид ужасающе беден и оборван, некоторые не имеют обуви. Кто-то из них носит мясо для жарки, кто-то сооружает вертела, на которых будут готовиться целые туши овец, баранов, гусей, цыплят, уток и свиней. Знатные рыцари, сидят возле костров, разговаривая с друзьями, распивая поданое вино и отпуская отвязные шуточки. Лишь после того, как они поедят, их слуги смогут перекусить сами, когда хозяева уйдут спать.
Анрис наполнил свою деревянную походную миску густым, горячим супом, только что сготовившим в большом котле, кипятящемся в их костре. Блондин Пьежан, носатый Леу, мужчина со шрамом вовсю левую щёку уже сделали это раньше, поэтому жгучий брюнет присоединился к ним в последнюю очередь. В общем кругу сидели и ели ещё два человека такие же пехотинцы по имени Храбор и Осагон. Храбор вообще был рыжим, невысокого роста, когда Осагон превосходил высотой всю группу. За два месяца перехода все успели неплохо узнать друг друга по-настоящему, чужим здесь приходился один – человек со шрамом, потому что только пару дней назад он оказался в этой компании и толком ни с кем не общался.
– Меня Пьежан зовут, – представился ему блондин, чьи светлые волосы выглядывали из-под неснятого чепца, свисая на лоб. – Это вот Леу, – указал он на длинноносого и, таким образом, назвал остальных, сидевших у костра.
– А я Арамон, родом из Тузы, – сказал человек со шрамом, стараясь улыбнуться, но отчего-то у него это не вышло. Улыбка получилась вымученной.
– С какой нуждой воевать идёшь? – спросил усач.
– Очень хочется оказаться подальше от папы арейского со всей его инквизицией, – ответил мужчина со шрамом. Все заржали, восприняв его ответ, как превосходную шутку, а Арамон, не отличавшийся особой разговорчивостью, предпочёл поскорее уткнуться в свою тарелку с супом.
– Да если б не моя проклятая бедность, уж ноги моей тут не было. Это точно! – усмехнулся рыжий Храбор.
– А я биться иду только из-за прощения всех грехов и ради райского блаженства, – поделился Пьежан.
– Ну, хватит. Слышали уже тысячу раз, не надо сначала начинать, – прервал его Анрис. – Не из-за этой глупости, надо на войну идти. Райское блаженство перестаёт быть желанным, когда жрать нечего или долгов выше крыши, что того гляди в темницу за них упекут. Поэтому и приходится топать к гадким язычникам за богатством!
– А как же гроб господень? – удивился Пьежан.
– А это меня волнует в последнюю очередь, – отрезал смуглый усач, доедая свою похлёбку.
– Ну, всё-таки что не говори, а прощение грехов с райским блаженством вещь не последняя, – многозначительно заметил тридцатилетний Леу. – Кому охота после жизненных тягот мучица ещё после смерти в аду, причём вечно?
– Не знаю, чего нас ждёт после смерти, но жизнь мне хочется прожить как можно безбедно. А богатство нас поджидает только тогда, когда захватим Мукаддас, – заметил темноволосый Осагон с перебитыми верхними двумя зубами. Наследие, оставшееся после многочисленных попоек и последующих драк.
– Ты ещё доживи до него. Тебе крупно повезёт, если ты сможешь подступить к святому городу, не загнувшись от чёртовых болезней, провались они в преисподнюю.
Уже столько народу умерло, у утолийцев я слышал, что замучились хоронить, и у гермийцев дела не лучше, вчера только тринадцать закопали, прям на дороге на моих глазах. Не дай бог до нас это зараза доберётся… – сказал кривоносый воин, тут же возведя руки к небу, за ним повторили все остальные.
– Да-а… подохнуть раньше времени не мудрено! К тому же завтра с самого утра предстоит первая настоящая битва, – едва не шёпотом произнёс Пьежан, не достигнувший ещё и двадцати пятилетнего возраста.
– Верно брат, завтра предстоит горячий денёк, может статься, не увидимся больше.
Хотя до ужаса не хочется отдавать богу душу в первом же сражении, – покачал головой беззубый забияка.
– А по мне, так наплевать, что там будет. Убьют, так убьют. Мне терять нечего. А жив останусь, тоже радости мало, – вдруг проговорил до селе молчавший Арамон, чем обратил на себя сразу все взгляды.
– Ты что такое говоришь, дружище? Жить всем хочется, хотя и непросто это в наше время, – возразил Леу.
– Меня жизнь особо не жалела, поэтому я не буду горевать, если потеряю её, – отозвался человек со шрамом.