— Ничего. Это важнее. Она знает, Наташа.
— Поясни, что она знает.
Сказано было внешне спокойно, но тревога уже возникла. Я видел это. Нужно было найти подходящие слова, но я не нашел и ляпнул несуразно:
— Она знает, что родилась после того, как ты вышла замуж.
Тут же я осознал, что сморозил чушь, и готов был рассмеяться, чтобы разрядить обстановку, но Наташа поняла суть.
— Ну, что ж… В жизни и так бывает. А сейчас сплошь и рядом.
— Но по–разному можно относиться…
— Она такая моралистка?
— Нет, что ты!
— Но не одобрила?
Наташа усмехнулась с горечью.
— Речь о другом. Она знает, что твой муж не отец ей.
У нее так напряглись руки, сжатые на груди, что мне показалось, сейчас костяшки пальцев прорвут побелевшую кожу.
— Вот оно что…
— Прости. Тебе плохо?
— Куда уж хуже. Если Олег узнает…
— При нем я бы не стал говорить.
— Какая разница! Раз уж стало известно. Не ждала от нее. За что? Ты представить себе не можешь, как это гадко. Плюнуть в душу человеку, который ночи не спал, носил на руках, когда она болела. Откуда это зло?..
— Погоди, Наташа, погоди! Лена совсем не злая. Для нее твой муж подлинный отец. Она говорила. Но есть и другой человек…
— Нет другого человека!
— Да, уже нет. Тем более. Почему бы не знать о нем правду?
— Потому что он подлец.
"Как же он обидел ее! А так любил…"
— Наташа! Я много лет дружил с Сергеем.
— Что из того, что ты дружил с Сергеем?
Мне вопрос показался риторическим.
— Мне трудно представить его подлецом.
Она довольно долго молча смотрела на меня.
— Что ты сказал?
— Наташа, поверь, я все понимаю. Лена не зря мне доверилась.
— Что она тебе сказала?
— Так, как есть. Как было. Ее отцом был Сергей. Зачем нам скрывать правду?
И я снова повернулся к окну. Оттуда доносились звонкие удары игроков в домино.
— Откуда же она все это… узнала?
— Я не расспрашивал. Кажется, началось с даты рождения и сопоставления…
— Чего?
— Со временем твоего отъезда.
"Козлы!$1 — заорали под окном.
А в комнате зашуршала бумага. Наташа наконец развернула газету.
— Что это?
Я думал, что в пакете фотография, взятая у Полины Антоновны, и не ошибся. Но завернуты были не одна, а две фотографии. Наташа посмотрела обе и повторила вопрос.
— Что это? Откуда?
— Вот эту Лена попросила у Полины Антоновны, а другую… позволь, я посмотрю.
Второй снимок — любительский, старый, пожелтевший — я видел впервые, ему было много лет, но запечатленная картина совсем недавно восстанавливалась в моей памяти, и узнать событие было нетрудно, сфотографированы были похороны Михаила. Наташа стояла чуть в стороне с ребенком на руках.
Я перевернул снимок. На обратной стороне были две надписи. Одна едва просматривалась — дата похорон, нанесенная, видимо, в то время, когда снималось фото. Вторая вполне современная, тонким фломастером. "Похороны М. До рождения Л. — шесть с пол. месяцев".
"Вот и доказательство". Она собиралась говорить с матерью, а тут я попался".
— Взгляни, — сказал я Наташе.
Она прочитала короткие записи, на которые сначала не обратила внимания.
— Понятно. Обличительный документ. Никогда не думала, что такой снимок существует. Кто это снимал?
Я тоже не знал. До того ли тогда было! А вот нашелся кто‑то, щелкнул "лейкой", не предполагая наверняка, какую роль придется сыграть этому проявленному и отпечатанному изображению скорбного момента.
— Понятия не имею. Во всяком случае, не я и не Сергей. Оба мы здесь. А какое значение это имеет?
— По делу — никакого. Но интересно все‑таки…
И я вдруг понял, что действительно интересно. Случайно попал снимок к Лене или с целью? Кто написал на обороте главное? Не сама же она, раз о ней говорится в третьем лице.
— Может быть, снимок был у Сергея? — предположил я.
— И надпись его? Зачем?
"В самом деле! Зачем Сергею такие доказательства…"
— На его почерк это не похоже.
— А написано точно. И в точку. Мы не раз рассказывали Лене, как познакомились с Олегом, когда меня вызвала больная мама. Кто бы мог подумать, что ей придет в голову сравнивать все эти числа!..
— Что поделаешь. Но стоит ли драматизировать? Главное, отнеситесь спокойно. Жизнь идет. Все образуется. Неплохо, что с жильем легче станет.
— Каким жильем?
Я подумал, что сказал лишнее. Хоть этого‑то можно же было избежать! Но, с другой стороны, я приехал слушать. Все. В том числе и по этому поводу. Хотя какой уж теперь повод! Почти все ясно. Если бы не этот дурень Женька, который скорее всего благополучно нашелся и страдает дома с похмелья. А если не нашелся?
— Лену и Вадима согласилась пустить на квартиру Полина Антоновна.
Из кухни аппетитно тянуло поджаривающимся пирогом. Но, боюсь, он мог и пережариться, потому что Наташа все реже оборачивалась к кухонной двери.
— Ничего не знаю.
Я рассказал, по возможности смягчая напористость Вадима. Можно сказать, мне редко случалось иметь такого внимательного слушателя.
— Вот видишь, как дела повернулись. А пирог у тебя не сгорит?
— И эта… тетка Сергея признала Лену родственницей?
Вопрос о пироге она пропустила мимо ушей. Я понимал ее, хотя испытывал уже некоторый аппетит.
— По всей вероятности. Раз согласилась.
Наташа потерла пальцами виски.
— Ты, однако, наговорил мне.
— Зато теперь ты знаешь все.
— Невероятно.
— Посмотри пирог.
— Что? А… Сейчас.
Она вернулась из кухни и задала вопрос, на который я предпочел бы не отвечать.
— Они будут жить там все втроем?
Я вынужден был сказать правду.
— Полина Антоновна собирается в дом престарелых.
— Значит, внучка ее не устраивает?
Наташа спросила спокойно, даже, я бы сказал, иронично, но я счел нужным защитить Полину Антоновну.
— Ты не знаешь этого человека. У нее своеобразный характер.
— И, судя по твоим словам, разумная голова?
— Дай Бог нам с тобой.
— И она не знала, что Лена… не чужой человек Сергею?
— Получается, так. Если он не сказал.
— Он не сказал.
— Ты уверена?
— Да, я уверена.
— Не можешь простить?
— Ах, Коля… Пора пирог вынимать.
Но она не ушла, а подумав, сказала:
— Как же он ее убедил?
— Вадим?
— Да. Зять.
Слово "зять" она сказала так, как другие произносят "негодяй" или "мерзавец".
— Лена говорила, что ты не жалуешь его.
— А ты в восторге?
О своих "восторгах" я распространяться не хотел.
— Нужно считаться с ее отношением.
— Эх, Коля! Тебе этого не понять. Это мое разбитое сердце.
— Ты, прости, рассуждаешь как теща.
— Как мать я рассуждаю. Не хочу, чтобы никчемный человек Ленке всю жизнь испортил.
— Она считает, что он трудно адаптируется…
— К чему? — перебила Наташа, и было видно, что вопрос для нее больной. — К жизни? Да он совсем не адаптируется, потому что жизнь идет сама по себе, а он сам. Ты его видел раз, а я почти столько, сколько он живет на свете. Он еще мальчишкой был у нас свой, они ж выросли вместе, учились вместе. Было время, я лучшего для Ленки не желала…
— Что же случилось?
— Гниль завелась.
— Откуда?
— А откуда все зло берется? Из рюмки.
— Ну, алкоголиком я бы его не назвал. На пути, может быть.
— На пути с односторонним движением. Да, на улицах его пока не подбирали, милиция не задерживала. Язык тоже вроде не заплетается, а без рюмки дня нет. Она для него не выпивка, не праздник, она — горючее, на котором он существует, которое мозги его питает, а на таком поливе что вырасти может?
"Имею право", — вспомнилось мне.
— На таком поливе, Коля, сорняк вырастает, паразит. Современный, конечно, нового типа, с философией. Он, видишь ли, себя личностью мнит, работягу презирает и работу вообще, о свободе и независимости может часами распространяться, а сам кто? Захребетник!
— А Лена…