— Записка была в незаклеенном конверте. Я прочитала и совсем испугалась.
— Что же вас напугало?
— Там написано: "Речь идет не обо мне". И я подумала… подумала, что у нее будет ребенок.
Инна передернула плечами. Игорь подошел к ней. Мазин остался за столом со Светланой. Она не видела Теперь никого, кроме него, и это ее подбодрило, слезы побежали реже.
— Представьте себе, как я мучилась. Я не спала. И ничего не могла сказать ему.
— Еще бы! Вам пришлось бы рассказать о письме.
— Нет, не потому. Я бы сказала о письме!
Две или три слезинки соскочили с подбородка на грудь, на кофточке образовалось темное пятнышко. "Интересно, промокнет или нет", — подумал Мазин совсем неподходящее к моменту.
— Я бы сказала, но я не сказала совсем по-другому. Я боялась вмешиваться. Антон бы не позволил никогда, потому что она всегда была для него выше, чем я. Он не любил ее, но он знаете, как к ней относился… Как будто она чем-то лучше его. А она довела его до смерти, до самоубийства!
— Подождите о смерти. Говорите о себе!
— А что говорить? Я извелась вся. Я даже хотела идти к ней и поговорить. И ходила. В этот музей.
Инна повернулась с любопытством.
— Но я не говорила. Потому что боялась Антона. Я не решилась.
Еще одна слезинка скатилась с подбородка и опять попала туда же, на темное пятнышко. Оно стало чуть больше.
"Промокнет!"
Инна снова отвернулась.
— Вы только представьте, что я пережила!
Но Мазин не сочувствовал. Иногда у него появлялась такая жестокость, брезгливое равнодушие к людям, которых он презирал.
— Я не могла понять, знает он или нет. То мне казалось, что не знает ничего, а то, что он обманывает меня, не говорит. А про Ирину Антон тоже ничего не сказал.
— Он ничего не знал о болезни сына, потому что вы украли записку. А Ирина в тот вечер прийти не смогла, была в больнице. Потом сыну стало лучше, и она уехала.
— Я ж не хотела…
Прозрачная кофточка наконец прилипла к телу.
— Светлана, я верю, что вы переживали. Но это не оправдывает ваш поступок и даже не объясняет его. Допустим, вы в самом деле решили, что в записке идет речь о ребенке. Наверно, такое можно предположить, особенно женщине в вашем положении. Но с какой целью вы отправили записку мне через два месяца, когда Тихомирова уже не было в живых? Мстить женщине, ожидающей ребенка и не виноватой ни в чем, кроме того, что она может стать матерью, — это же отвратительно. Думаю, что вы не так уж злобны и бездушны.
В последних словах она уловила поддержку.
— Я уже знала, что ошиблась насчет ребенка.
— И что же?
— Но я знала, что она виновата в смерти Антона.
— Знали или предполагали?
— Знала! Знала.
— Откуда?
— Я скажу. Я не хочу, чтобы меня считали подлой и Антона подлецом. Он не был подлецом. Он был хороший, лучше всех. Он сам все открыл, а она его запугивала, упрекала. Ему не нужно было бояться. Если б он со мной посоветовался, я б ему прямо сказала: отарой все — и тебя поймут. А он ее боялся, потому что она всегда на него влияла и только вред приносила. И загубила его.
— Позвольте, Светлана. Сначала факты, а потом чувства.
— Да, факты, только я их слишком поздно узнала.
— Расскажите, как и что вы узнали, от кого?
— От нее! От нее самой!
Инна повернулась резко, будто ее толкнули. Игорь тоже. Они смотрели на Светлану с изумлением.
— Я все расскажу. Потому что я слышала весь их разговор. Я была тут, в квартире, в той комнате!
— Боже мой! — сказал Инна и закрыла лицо ладонями.
— Значит, я был прав, когда полагал, что вы все-таки поехали к Тихомирову? — спросил Мазин спокойно.
— Вы правильно догадались. Но вы тоже не все знаете.
— Возможно, — не стал он спорить.
— А я все слышала.
— И Антон так себя вел! — прошептала Инна. Кажется, и ей начало отказывать самообладание.
— Не беспокойтесь! Антон сам не знал, что я здесь.
— Расскажите подробно, — предложил Мазин.
— Да что рассказывать! После звонка я не знала, что делать. Я думала, что он меня обманывает, скрывает про ребенка, и обиделась, что он не позвал на защиту и в ресторан. Я думала, что там может быть она. Когда Антон позвонил, я успокоилась немного, но сразу не могла решить, что делать, и отказалась. А потом мне перед ним неудобно стало. Ведь такой день у него, а я ломаюсь…
Это "ломаюсь" почти развеселило Мазина. Когда Светлана волновалась, она становилась проще, естественнее и наивнее. Наивной в своей убежденности, что делать так, как она делала, можно, а выкручиваться приходится потому, что люди, которых она совсем не понимала, представлялись ей более хитрыми и только.
— Я и решила поехать. Собралась быстро и поехала.
"Не сочла себя вправе ломаться в такой день! Это оттуда, из деревни, из веков — блюсти себя, но не ломаться, когда нельзя. Вечная борьба с хозяином-мужчиной. С хозяином, которого можно обманывать, бунтовать даже, но от этого он не перестает быть хозяином и имеет свои права. И еще исконное, бабское, вроде жалости: уж как приспичит мужику — аж жалко становится. Хотя все это в корнях где-то, подсознательно, а на поверхности страх, конечно, — не прогадать бы, я не поеду — поедет другая или он к ней. А приеду неожиданно — обрадуется, на них, мужиков, это действует. Может, расчувствуется — правду скажет. Так она думала, наверно, а, возможно, и не все так, потому что не все мы обдумываем полностью и до конца, а просто делаем и всё, особенно женщины".
— Вы были уверены, что Тихомиров здесь?
— Он же меня сюда звал.
— Но он мог и запоздать, не сразу приехать, раз вы сказали, что не приедете.
— Так и вышло.
— Вы приехали раньше его?
— Раньше. Но у меня ключ был.
— Вы не в первый раз бывали здесь?
Мазин не смотрел на Инну.
— Не первый.
— Хорошо. Рассказывайте дальше.
— Ну, приехала я, а его нет. Я зашла в ту комнату, села, решила подождать. Минут тридцать сидела. Его нету. Меня в сон клонить начало. Ведь было поздно уже. Прилегла на диване, задремала я, в общем. А он сразу в эту комнату зашел, а не туда. И не увидел меня.
"Может быть. Она здоровая. И может спать везде, и когда захочет. Ей наверняка не требуется снотворного. Прилегла и задремала. Или нет? Слишком уж спокойно! Скорее не спала, а наоборот, сидела, ждала, нервничала, когда придет, где он сейчас, с кем? А если придет не один? Да, это больше похоже на правду. Но она говорит, что спала, и тут уж ее не проверишь. Пусть так и остается".
— Что вас разбудило?
— Звонок.
— Тихомиров был уже дома?
— Да, он пошел открывать, а я испугалась, никак не могла сообразить, что же делать.
"Слишком часто она жалуется, что не могла сообразить!"
— Слышу, они говорят в прихожей. Антон и она. Я совсем растерялась.
"Все-таки это действительно неприятная ситуация. Спрятаться с риском быть обнаруженной? Или выйти и вызвать скандал? Интересно, почему она решила остаться? Струсила или схитрила, решила подслушать?"
— И что же вы решили?
— Я ничего не решила. Сначала я думала, что она скоро уйдет, а потом уже выйти нельзя было. Ужасно неприятно было. Я не хотела…
"Возможно, а может, и прислушивалась, затаив дыхание, и не боялась ничего, готовая схватиться с соперницей грубо, мертвой хваткой. Этого тоже не узнать".
— Вы слышали весь разговор?
— Да, они громко говорили.
— О чем?
Нет, он не сомневался, что Инна сказала правду, ему просто хотелось узнать, что скажет Светлана.
— Она его унижала.
"Неужели будет иная версия?"
— Она говорила тут, но было не так. И так и не так. Она его унижала, давала ему понять, что он вор и что теперь он никогда не будет жить спокойно. Я не понимала сначала, о чем разговор, а потом начала понимать, но не верила, что Антон мог чужую работу присвоить. Я хотела выйти и сказать прямо: "Не мог он такого сделать и не делал, а если вы его любите, как же можете его вором считать?"