— Дедовы! — выкрикнул Эдик.
А Харченко замотал вдруг головой и завопил:
— Подстроили, душегубы! Пейте кровь с инвалида, расстреливайте!
И начал рвать на себе рубаху.
II
Валерий Брусков спал беспокойно, хоть дежурная по гостинице и обещала его разбудить вовремя. Проснулся он в половине четвертого, посмотрел на часы, обругал себя — ведь спать можно было еще целый час, решил больше не спать, а полежать просто — и заснул так, что будить все-таки пришлось.
— Молодой человек. Пора…
Валерий бросился умываться.
Из гостиницы он вышел бодрым и, перекинув через плечо спортивную сумку, зашагал по светлеющим улицам поселка к вокзалу.
Прошлой весной Валерий еще был студентом, а сейчас работал в редакции областной молодежной газеты и никак не мог привыкнуть к тому, что он взрослый, что два раза в месяц расписывается в ведомости, получая зарплату, а не стипендию, что иногда фамилия его появляется на газетной полосе и ее читают тысячи людей.
Каждая командировка волновала Брускова: то он боялся, что не соберет материала, то — что плохо напишет, а еще хуже, если ошибется и придется давать опровержение. Более опытные ребята посмеивались над его страхами, но Валерий не мог переломить себя. Был он человеком впечатлительным и часто нервничал по мелочам.
Даже сейчас, хотя ехал он домой и до отхода поезда оставалось около часа, а билет лежал в кармане, Валерий спешил. Вышел он на перрон, когда малоразборчивый голос только хрипел над немноголюдными платформами: "Объявляется посадка на поезд номер двести двенадцать, следующий до…"
Возле состава переминались с ноги на ногу заспанные проводники. Валерий протянул билет и вошел в вагон вторым. Раньше него проскочил юркий паренек в стеганке и кепке. Вагон был новым, с мягкими голубыми креслами самолетного типа и большими зеркальными окнами. Брусков подумал, что обязательно опишет этот вагон в своем очерке. У него даже наметилась первая фраза: "Я вспомнил, как несколько лет назад по заданию редакции ехал в тот же город в старом рабочем поезде…" Но тут он вовремя сообразил, что несколько лет назад никуда по заданию редакции не ездил.
Между тем парень, прошмыгнувший впереди Брускова, задержался в проходе, выбирая место, и Валерию пришлось приостановиться позади него на секунду или две, не больше. Парень прошел вперед, но не сел, а только положил на облюбованное кресло кепку и вышел в передний тамбур. Все это Брусков отметил между прочим, не подозревая еще, что скоро эти вроде бы незначительные детали сыграют свою роль в деле очень серьезном.
Наполнялся вагон постепенно, людей было не так уж много. Почти половина мест осталась свободной, когда загудела сирена электровоза и поезд покатил, раскачиваясь на рессорах и убаюкивая недоспавших пассажиров. И тут Брусков снова заметил парня в стеганке. Тот вернулся из тамбура, сунул в откидную пепельницу окурок и, придерживаясь за спинки кресел, прошел на свое место.
Валерий прикрыл глаза, но спать не хотелось. Он думал о своих очерках: о том, что ему было поручено написать, и о другом, о чем еще не знали в редакции.
Написать было поручено о молодом рабочем с химкомбината, построенного недавно в Береговом. Задание это Брусков выполнил добросовестно, придумал удачное, как казалось, название — "Ему послушны молекулы", посмотрел комбинат, побеседовал в комитете комсомола с секретарем. Секретарь рассказал Валерию все толково: "Хороший парень. Аппаратчик, заочник, спортсмен — короче говоря, наша гордость. На комбинате с первого дня и даже раньше, в том смысле, что еще до пуска работал на строительстве. Сейчас ударник и дружинник".
Ударника и самого привели в комитет, и он все подтвердил: да, и заочник, и аппаратчик, и дружинник, и разряд есть по настольному теннису. На вопросы он отвечал лаконично, а больше кивал и вроде бы смущался. Но его скоро отпустили, а секретарь сказал Брускову:
— Ты не думай… Он парень железный.
Валерий пожал плечами. Парень вел себя, как полагалось, хотя на самом деле он, может, и не был таким уж скромным, а просто злился, что его отрывают от дела, чтобы написать то, чему сам он не поверит. И Брусков чувствовал это. Конечно же, ему хотелось написать не так, как писали уже тысячу раз, а как-то иначе. Но как именно, он не знал, потому что был еще молодым, застенчивым и не умел находить в разговоре с людьми того необходимого ключа, без которого невозможно узнать ничего, кроме того, что парень — аппаратчик, заочник и так далее.
Об этом он думал и в рабочей столовой, куда пришел из комитета, чтобы перекусить. И еще он поглядывал на молоденьких прядильщиц, что ели булочки с кефиром за соседним столиком. Но поглядывал осторожно, чтобы не показалось, что он на них пялится. Девушки же посматривали на него гораздо смелее и, когда Валерий отворачивался, посмеивались потихоньку.
Вдруг одна из них поднялась и направилась прямо к Валерию. Брусков вспомнил, что эта темненькая и разбитная, как видно, девушка заглядывала в комитет, когда он вытягивал "показания" из своего образцово-показательного парня.
— Товарищ корреспондент, вас можно на минутку?
Валерий глотнул чаю, чтобы протолкнуть застрявший в горле кусочек антрекота.
— Пожалуйста.
Девушка села за столик и придвинулась к Брускову так близко, что он уже и не мог разобрать, какая же она собой. Видел только, что глаза у нее смеются. Но, в общем, она старалась держаться серьезно.
— Товарищ корреспондент, вы в стихах разбираетесь?
Этого Брусков не ожидал.
— В стихах? Почему в стихах?
Наверно, выглядел он глуповато, потому что девушка не выдержала хохотнула. И этим помогла Брускову. Он и сам засмеялся, и смех разрядил смущение.
— Да вы ж из газеты. Там и стихи печатают.
— Да, конечно. А что вас интересует?
— Меня-то? Меня ничего. Вот девчонка у нас одна есть. Подружка моя. Она пишет. Может, посмотрите?
Девчонку, которая писала стихи, звали Майкой. Она пришла к Брускову в гостиницу вместе со своей разбитной подружкой — Жанной. Еще в номере Валерий услыхал, как Жанна громко спрашивает у дежурной в коридоре:
— Где тут у вас корреспондент живет? Молодой такой, симпатичный. А вы его не вызовете? Мы договорились… Нет, нет, сами мы не пойдем. Мы девушки гордые…
"Без костей язык", — подумал Валерии, открывая дверь.
Майка оказалась совсем не похожей на подругу — беленькая, тихая, немного болезненного вида. В руке она держала свернутую трубочкой ученическую тетрадку и смущалась совершенно откровенно. Жанна почти силой втолкнула ее в комнату и тут же заторопилась:
— Ну, теперь вы тут сами. А то меня Нелька ждет. — И убежала.
Девушка сидела на стуле, опустив голову.
— Покажите ваши стихи.
Она подняла бледное лицо и виновато заморгала.
— А может, не нужно?
Брусков разозлился:
— Девушка, я тут в командировке нахожусь. Мне каждая минута дорога. Давайте-ка ваши стихи.
Майка протянула ему тетрадку. Наверно, она привыкла, что мужчины разговаривают с ней только о делах и поскорее.
Стихи, как и ожидал Брусков, были не блеск: аккуратненько выписанные чернилами строчки с правильными рифмами и всем известными истинами. Он перелистал несколько страниц и не знал, что сказать. Было жаль бледненькую Майку. "Может, попадется что-нибудь среднее, чтоб к дате какой-нибудь напечатать? Все-таки от станка. Редактор это любит". Одно стихотворение было с посвящением — "Розе Ковальчук". Чтобы не сразу говорить о главном, Брусков спросил:
— Кто эта Роза? Ваша подруга?
— Что вы! Это же партизанка. Вы разве не видели памятник на площади?
Памятника Валерий не видел.
— Здешняя партизанка? Интересно.
— Конечно, интересно! Она ж настоящая героиня. А я о ней нигде ничего не читала. Послушайте, товарищ корреспондент, напишите лучше о Розе. Это такая история…