— Эта древняя хреновина всегда мерцала, — сказал Томаш.
Он вдруг подумал, что никому в действительности не хочется лететь. Даже двенадцать миллионов бакарийских — безумная сумма, сулившая исполнение любой мечты — превратились из вожделенного приза во что-то вроде приманки.
Джамиль заныл о том, что на кораблях, к которым он привык, рубки гораздо просторнее, а ложементы гораздо комфортнее. Томаш молча связал его страховочными ремнями, жалея, что не может для полноты картины заткнуть ему кляпом рот.
— Так чего, аотар? — прищурился Насир. — Готовность, как говорится, номер один?
Над терминалом Лады светилась орбитальная карта, которая и правда мерцала, как при сбоях проектора. Насир нервно ёрзал в ложементе, поправляя обтягивающие его ремни. Джамиль лежал, уставившись слепым взглядом в потолок — не дать, не взять, а вылитый пациент перед смертельно опасной операцией, наполовину утянутый анестезией в чёрный бесчувственный сон. Одно место пустовало, и с него, точно оборванная пуповина, свисал длинный шлейф отключённого ремня безопасности.
Сборище недоумков, а не команда, которая готовится к самой важной в своей жизни миссии.
— Давай! — махнул рукой Томаш и залез в капитанский ложемент.
Насир включил обратный отсчёт. Корпус корабля нетерпеливо затрясся. Со всех сторон забило ключом змеиное шипение, как в декомпрессионной камере.
— Что это? — дёрнулся Джамиль. — С кораблём всё в порядке?
— В порядке всё, адыр елдыш! — гаркнул Насир. — На орбиту выходим на реактивном! Продувается топливная магистраль!
— Но почему? — не унимался Джамиль. — Что значит, продувается? Я никогда раньше такого…
— Аскут! — рявкнул Насир.
Свет мигнул, по переборкам прошла дрожь, как в приступе электрической эпилепсии, и через секунду уши заложило от надрывного, нарастающего бурным валом рёва. Джамиль продолжал тараторить, но его уже никто не слышал.
Томаша так стремительно впечатало в ложемент, что он даже не успел удивиться. Дыхание перехватило от стиснувших грудную клетку умных ремней. Тарка с безжалостным напором пыталась придушить его от ревности — за то, что слишком долго проторчала в цепких мурингах на недружелюбном Аль-Салиме, где даже электросеть работает с перебоями.
— Компенсаторы! — прохрипел Томаш.
Воздуха в лёгких не хватало.
Ложемент нехотя, через силу гасил перегрузки. Боковая поддержка так яростно давила в рёбра, что перед глазами плыли красные круги. Умные ремни извивались и гудели. Джамиль что-то орал. Под потолком нервно пульсировало в такт учащённому сердцебиению предупреждение о высоких перегрузках. От рёва, шипения и криков в ушах стоял адский гул.
Внезапно Томаша с головой накрыла тишина, как во время контузии. Он даже решил на мгновение, что не выдержали органы чувств, и его измученное тело попросту отключилось от невыносимой реальности, как неисправный механизм. Он отстегнул вцепившиеся в грудь ремни и судорожно вздохнул.
— Вот херзац! — прорычал Насир. — Всё же в порядке было на диагностике!
Голова у Томаша наливалась свинцом.
— Что с кораблём?
— Компенсаторы работали на двадцать процентов!
Над приборной панелью расцвела голограмма «Припадка» — похожая на плывущую в невесомости топливную гильзу, — и замелькали, перемежаясь раздражёнными гудками, длинные колонки системной трассировки.
— Эти долбаные ремни меня чуть не задушили!
Томаш несколько раз моргнул и осмотрелся — в глазах после перегрузок двоилось.
— Все живы?
— Вроде живы, — отозвалась Лада. — У меня ремни тоже с ума сошли.
— Идаам?
Джамиль ответил не сразу.
— Что, — выдавил он из себя, — что это было? Я едва сознание не потерял, всё потемнело в глазах, такого со мной никогда ещё не было, разве такое бывает вообще?
— Ещё и не такой херзац бывает!
— Значит, мы возвращаемся, да? Ведь корабль неисправен, он же совершенно явственно…
— Мы разбираемся, — сказал Томаш.
Он оттолкнулся от ложемента, и его, как архимедовой силой, понесло к потолку. Томаш улыбнулся — весь этот изнуряющий месяц на Бакаре он безумно скучал по невесомости. Даже голова перестала болеть.
Он поднялся к потолку и тут же нырнул, как дайвер, к приборной панели, над которой колдовал Насир.
— Вот елдыш! Ничего не понимаю! — чертыхался бакариец. — Компенсаторы не смогли выйти на максимальную мощность, и ложементам пришлось отдуваться.
— А гравы же не работают! — заскулил Джамиль. — Не включаются же гравы, почему вы не делаете ничего?