25
Это длилось в течение трех недель. Всякий раз я обещал себе, что это в последний раз, но остановиться оказывалось невозможным. Я все больше погружался в эту невозможность. Она мне больше не задавала никаких вопросов, мы почти не разговаривали, и она прекрасно видела, что мама мне не нужна.
Почти каждый вечер я оставался ночевать у Алины. Волосы она по моей просьбе отпускала. Мы мало разговаривали, нам не надо было друг друга ни в чем уверять. Я был с ней все время, даже когда мы расставались. Я все спрашивал себя, как это я мог прежде жить так долго, не зная ее, жить в неведении. Как только мы расставались, она начинала заметно расти. Я шагал по улице и всем улыбался, потому что я ее как бы все время видел. Я знал, что все умирают из-за любви, в ней все испытывают самый большой недостаток, но лично я перестал умирать, я начинал жить.
Я даже перенес к Алине кое-какие вещи. Постепенно, чтобы ее не пугать. Прежде всего зубную щетку, потому что это самый маленький предмет. Потом трусы, рубашку, и она тоже не возражала. Тогда я набрался храбрости и принес целую сумку. Я умирал от страха, когда входил с сумкой в руке, получалось, я совсем обнаглел, и я остановился на площадке с видом мудака. Когда она открыла мне дверь, у меня, должно быть, был такой встревоженный вид, что она рассмеялась. Груди у нее были очень маленькие, словно они только что родились. Ночью, когда я ее пять или шесть часов не выпускал из объятий, она говорила:
— Твоя внешность выбрала себе не того клиента. Я согнул руку и дал ей пощупать мускулы.
— Чувствуешь?
— Ты прав, Жанно, мой Зайчик. Чтобы жить счастливо, нам нужно укрыться от людей.
Она была единственной девчонкой из всех, кого я знал, которая, едва переступив порог дома, не ставила пластинку или не включала радио. А у многих были и стереосистемы, и звуки нападали на вас со всех сторон. А еще у нее везде лежали книги и даже стояла всеобщая энциклопедия в двенадцати томах. Мне хотелось ее посмотреть, но я сдержался, чтобы она не подумала, что я интересуюсь чем-то помимо нее.
Посещения мадемуазель Коры я свел к одному-двум разам в неделю, чтобы она постепенно от меня отвыкала. Мне следовало бы раньше рассказать об этом Алине, но ведь здесь не могло быть и речи о ревности между женщинами. Она мне всегда оставляла ключ под половиком у входной двери. Однажды ночью, возвращаясь от мадемуазель Коры, я разбудил Алину. Я сел на кровать, не глядя на нее.
— Алина, я впутался в любовную историю с женщиной, которой шестьдесят пять лет, если не больше, и я не знаю, как из нее выбраться. Я сразу назвал возраст, чтобы она не ревновала.
— Но если это любовная история…
— Это любовная история в общем смысле, не лично с ней.
— Из жалости?
— О нет, я же не негодяй. Я с ней по любви, просто есть вещи, которые я не могу допустить. Я не могу смириться с тем, что становишься старым и одиноким… Я с ней стал спать в порыве возмущения, а теперь не знаю, как из этого выпутаться. Когда я не появляюсь день или два, она сходит с ума… Она решит, что я ее бросил потому, что она старая, а ведь на самом деле как раз наоборот, я начал с ней поэтому, и бросаю вовсе не потому, что она старая…
Алина встала, трижды обошла комнату, а потом снова легла.
— Как долго это тянется?
— Не знаю. Надо посмотреть в твоей энциклопедии…
— Не валяй дурака!
— Послушай, Алина, клянусь тебе, если бы нашелся тип, который смог бы меня сейчас рассмешить, я в благодарность пошел бы к тем, кто распределяет за это стипендии, и замолвил бы за него словечко. Это называется «Стипендия за Призвание».
— Что ты будешь делать?
— Что ж, если ты скажешь: либо ты, либо она…
— Не рассчитывай на меня. Это слишком легко. Кто она?
— Бывшая певица. Кора Ламенэр.
— Не слыхала.
— Естественно, она пела до войны.
— Когда ты видел ее в последний раз? Я не ответил.
— Когда?
— Я от нее.
— Интересно! Похоже, там у тебя дело спорится…
— Алина, не будь гадюкой. Если бы ты меня выгнала и сказала бы «прощай», я тебя понял бы, но гадюкой быть не надо.
— Извини.
— Ты ведешь себя, будто я тебе изменяю с другой женщиной. Но это ведь совсем не то.
— Потому что она уже не в счет, она перестала быть женщиной? Я сперва помолчал, а потом все же спросил:
— Ты слышала про виды животных, которым грозит полное исчезновение с лица земли?
— Ах вот что, ты действуешь по экологическим соображениям?
— Не будь гадюкой, Алина, не будь гадюкой. Я ведь даже чуть было не уехал в Бретань из-за пролитой в океане нефти, но оказалось, что туда можно ехать только группой в тридцать человек, а вот здесь…
Она не спускала с меня глаз. Никогда еще ни одна женщина не смотрела на меня так пристально.
— Какая она?
— Не очень видно, сколько ей. Зависит, конечно, от того, как смотреть. Если у тебя злой глаз… Если у тебя глаз ищущий, то всегда можно что-то найти. Конечно, морщины, кожа увядшая, вялая, обвисшая… В этом виновата реклама.
— Реклама?
— Да, реклама. Все бабы ей верят… Все хотят иметь самые красивые волосы, самую гладкую кожу, свежий румянец… Не знаю, право… Мадемуазель Кора, если не придираться, если забыть про ее грифельную доску…
— Господи, что ты несешь? Какая грифельная доска?
Я встал и взял с полки словарь. Я тут же, как чемпион, нашел нужное слово и прочел:
— Грифельная доска — счет продуктов и выпивки, взятых в кредит. Примеры. Он весь в долгах, у него везде грифельные доски. Цвет синеватый, пепельный. Понимаешь? Мадемуазель Кора вся в долгах. Шестьдесят четыре года, даже больше, я думаю, она тут не вполне честна. Так вот, учитывая синеватый, пепельный цвет этого камня… Получается тяжело. Жизнь открыла ей счет, и он все возрастает.
— И ты пытаешься его уменьшить?
— Я сам не знаю, Алина, что я пытаюсь. Может, так и лучше. Иногда мне кажется, что это жизнь против нас в долгу и не желает нам ничего возмещать…
— Надо говорить «в долгу у нас», а не «против нас».
— У нас в Квебеке говорят «против нас».
— Ты что, из Квебека?
— Я из Бют-Шомона, но все равно, в Квебеке говорят иначе. Пойди посмотри фильм «Горячая вода, холодная вода», он идет сейчас в кинотеатре «Пагод», на улице Бабилон, и ты увидишь, что есть разные возможности выразить одно и то же. Еще не все унифицировано. Все это лишь затем, чтобы тебе объяснить, что жизнь берет у тебя многое в долг, а ты все ждешь, что она тебе его отдаст, и…
— …И это называется мечтать.
— … а потом наступает момент, как с мадемуазель Корой, когда ты начинаешь чувствовать, что теперь поздно, что жизнь никогда тебе не возместит того, что должна, и тогда тебя начинают терзать страхи… Это то, что мы, альтруисты-любители, называем «страхи царя Соломона».
Я стоял возле книжной полки и был голый, хотя я чувствую себя голым и когда одет, поскольку прикрыть себя все равно нечем. Алина снова встала и снова трижды обошла комнату, скрестив на груди руки, а потом остановилась передо мной.
— И тогда ты решил отдать долг мадемуазель… как ее?
— Кора. Кора Ламенэр. А меня зовут Марсель Беда. Я напрасно пытался заставить ее засмеяться.
— Короче, ты пытаешься вернуть мадемуазель Коре то, что ей задолжала жизнь, поскольку в шестьдесят пять лет уже нельзя ждать, пока жизнь с ней сама рассчитается?
— Надо попробовать, что поделаешь. Вот уже шесть месяцев, как я работаю на SOS, это вопрос профессиональной совести.
Она с минуту помолчала, разглядывая мое лицо во всех подробностях.
— И теперь ты чувствуешь, что зашел слишком далеко, и не знаешь, как из этого выпутаться?
— Заметь, я сам понимаю, что это сугубо временная ситуация. Она знает, что я негодяй и что в конце концов ее брошу. Это такой репертуар.
— Да что ты несешь? Нет, скажи, что ты несешь? Какой репертуар?