Она вдруг как будто чего-то испугалась. Даже вздрогнула.
— Что с тобой?
— Какой-то ветер. Повеяло как из могилы — холодом и прахом.
И тут я ее удивил. Уж так удивил! Я хорошо запомнил бессмертные стихи, кото рые месье Соломон читал мне примерно в таком же контексте, и, услышав про ветер, продекламировал:
Поднялся ветер!.. Жизнь зовет упорно! Уже листает книгу вихрь задорный!
Алина застыла, не донеся чашку кофе до рта и уставившись на меня. А я продолжал на едином дыхании:
Не презирай любовь! Живи, лови мгновенья, И розы бытия спеши срывать весной.
— Твою мать! — выпалила она, и я страшно обрадовался, что в кои-то веки это сказал не я.
Я поднял палец и назидательно произнес:
— Ага!
— Где это ты набрался?
— У царя Соломона. Он иногда, от нечего делать, занимается моим образованием. На всякий случай. Говорят, есть такая школа клоунов, только я не знаю где. Может, везде. Лучше кривляться, чем кусаться. Я ему однажды сказал, что я самоучка, он сначала засмеялся, а потом смиренно заметил: все мы, все мы, в сущности, самоучки. Так самоучками и помрем, все, дорогой мой Жанно, все, хоть трижды дипломированные и приобщенные. Знаешь, Алина, «приобщенные» — это такое забавное словечко. А противоположное — «разобщенный». Я смотрел в словаре. Тот старый господин с мансарды, автор труда всей жизни, о котором я тебе говорил, некий Жофруа де Сент-Ардалузье, — вот он совсем разобщенный, живет один, у него артрит и сердце, жизнь перед ним в долгу как в шелку, а ждать компенсации неоткуда, разве что от социального обеспечения. Так что он действительно совсем разобщен. «Приобщить» значит «присоединить, причастить, сделать участником», а «разобщить»:- «лишить связи, разъединить, прекратить общение». Выходит, мадемуазель Кора живет разобщенно, а месье Соломон завел телефонную службу, чтобы иметь возможность приобщиться, и даже читает брачные объявления: «обаятельная парикмахерша, 23 года». Никогда не видел, чтобы старый болван вроде него так хорохорился и так упорно желал «оставаться участником». Он, видите ли, шьет себе роскошный костюм из добротной ткани, которой сносу не будет, и нагло ходит к гадалке, чтоб она ему предсказывала будущее, как будто оно у него есть! Одно слово — воитель! Только обычные воители ведут наступление, а этот воюет отступая. Уверен, если бы ему дали сорок лет, он бы их взял. Всем бы не вредно овладеть военным искусством, как он, чтобы уметь держать оборону. Так-то, Алина!
— Так-то, — отозвалась Алина. Она натягивала колготки.
— Раньше такие вещи назывались «укрепляющими средствами», — заметил я.
— Их прописывали для поднятия духа. У меня он тоже здорово поднимается, когда я вижу, как ты надеваешь чулки.
Я поцеловал ее в ляжку. I
— Толстой ушел из дома чуть ли не в девяносто лет, — сказала она, — но дойти никуда не успел — умер по дороге на полустанке…
— Астапово, — подсказал я.
Зря я это сделал. Сразил Алину наповал. А зря.
— Где это ты, сукин сын, нахватался? — еле выговорила она.
— Не только же в школе учатся. Есть еще обязательная программа общего кругозора. Так сказать, дело жизни самоучек.
Алина надела туфли и встала, ни разу на меня не взглянув. Чтобы сменить тему, я спросил:
— Так как насчет месье Жофруа де Сент-Ардалузье?
— Можно устроить ему встречу с читателями и раздачу автографов.
— Только поскорее — ему недолго осталось.
Алина взяла сумку и ключ, чуть поколебалась — из соображений женской независимости — и сказала:
— Я оставлю тебе ключ под половиком.
— Спокойное местечко на Антилах — если кто знает места. Алина обернулась и посмотрела на меня. Без всякого выражения. Просто хорошенькое личико. Или красивое — в зависимости от настроения смотрящего.
— Послушай, Жанно, сколько можно морочить голову. Всему есть предел.
— Не стоит снова обсуждать все сначала. Мы же не на торгах. Да и поздно уже. Двадцать минут десятого. Спорить лучше всего на рассвете. Потом начинается рабочий день.
— Жанно, — повторила она.
— Жанно, мой Зайчик — так меня зовут в определенных кругах. А ты знаешь, что в Америке был один заяц, который прославился тем, что всех кусал, — его звали Харви. Не читала?
— Читала.
— Вот видишь, значит, и зайцы бывают террористами.
— Ключ будет под дверью.
— А что ты мне посоветуешь делать с мадемуазель Корой?
— Я не собираюсь тебе ничего советовать. Не имею права.
— Лучше продолжать и потихоньку опустить все на тормозах или порвать разом?
— Это ничего не изменит. Ну пока, надеюсь, до вечера. Но если ты больше никогда не придешь, я пойму. Нас ведь на Земле что-то около четырех миллиардов — у меня много конкурентов. Но мне бы хотелось, чтобы ты пришел. До свиданья.
— Чао.
«Чао» — милое словечко. Интересно, террористы из Красных бригад сказали «чао» Альдо Моро? Ведь их чувство к нему тоже носило не личный, а обобщенный характер. А слово «любовь», похоже, выходит за словарные рамки и скоро пополнит медицинскую лексику.
34
Я попросил Тонга подменить меня на такси, а сам отправился в муниципальную библиотеку почитать «Саламбо» — страшно люблю, когда старик Флобер принимается играть словами и уходит в эту игру с головой. Потом я пошел к Жофруа де Сент-Ардалузье сообщить приятную новость. Он сидел в кресле с укрытыми одеялом коленями. Пришлось у него убраться — больше было некому. Домашняя прислуга скоро совсем переведется. Я сказал ему, что ему устроят встречу с раздачей автографов в настоящей книжной лавке. И он так обрадовался — я даже испугался, не умрет ли он от избытка эмоций. На голове у него была ермолка, как у Анатоля Франса, длинные усы были чистые и ухоженные. Он еще мог вставать и следить за собой. А потом переберется в дом престарелых, и там ему тоже будет не так плохо.
— А это хорошая лавка? — спросил он своим блеющим голоском.
— Самая лучшая. Там работает молодая женщина, которой ужасно понравилась ваша книга.
— Вам бы тоже стоило прочесть ее, Жан.
— О, я, знаете ли, не любитель чтения. Еще в школе опротивело.
— Понимаю, понимаю… Да, наша система образования просто ужасна.
— Вы абсолютно правы. Того и гляди все станут ходячими энциклопедиями.
Я сходил купить ему продуктов. Он любит сладости, поэтому я купил фиников — это так экзотично, наводит на мысль об оазисах и вообще расширяет горизонт. Он был доволен.
— Обожаю финики.
Что ж, отлично — на том я и ушел. Об остальном пусть позаботится социальная работница — она навещает его дважды в неделю. У стариков самое слабое место — кости. Чуть что — сразу ломаются, и больше уж беднягам не встать. Их бы надо посещать дважды в день.
Потом я зашел в нашу хату, там Чак и Йоко сцепились из-за выеденного яйца.
Убить готовы были друг друга. Я смотрю, чем дальше, тем больше у них появлялось поводов для смертоубийства. Чак хвалил кубинцев, Йоко их костерил. Я разглядывал Йоко в плане того, что женщины часто бывают неравнодушны к чернокожим, но если я подставлю мадемуазель Коре вместо себя Йоко, Алина мне этого не простит. Я поставил пластинку, где мадемуазель Кора бросается с моста в Сену со своим внебрачным ребенком, а на другой стороне она сходила с ума и бродила по парижским улицам в поисках возлюбленного. Я попробовал изложить свои проблемы Чаку и Йоко, но они слушали совершенно безучастно, их интересовало только выеденное яйцо.
— Да что случится, если ты ее бросишь? — сказал Йоко. — Ну попереживает — ей же лучше.
— Нет, — возразил Чак, — женщина, которая начиталась дурацких книжек, — это действительно опасно. С нее станется тебя застрелить. Я задумался.
— А где, по-твоему, она возьмет револьвер? Я бы ей дал, но у меня у самого нет.
— Видали — у него еще и суицидные замашки, у этого сукина сына, — ругнулся Йоко. — Тебе бы…
— Знаю, мне бы повкалывать каждый день по восемь часов в шахте. Тогда бы я поумнел. Да если б я был шахтером, я бы сейчас просто-напросто дал вам обоим в морду.