Бессовестность наших врагов, которые являются в то же самое время врагами спокойствия и порядка на Украине, не останавливается при выполнении своих мрачных планов ни перед какими самыми презренными средствами. Я надеюсь, что удастся подвергнуть заслуженному наказанию как непосредственных выполнителей преступления, так и его руководителей, а также надеюсь, что Всевышнему благоугодно будет оставить в живых жертвы гнусного покушения«.
Через считанные часы выяснилось, что не угодно. Да и самому кайзеру оставалось сидеть на престоле каких-то три месяца… Но «своего» генерал-фельдмаршала, полководца и аристократа - внука Фридриха Шеллинга по матери и королевского министра образования Иоганна фон Эйхгорна по отцу - император Германии успел похоронить на военно-мемориальном кладбище Invalidenfriedhof в Берлине по высшему разряду. Этим летом мне удалось побродить там. Я увидел много надгробий известных прусских военных XVIII и XIX столетий. Неподалеку от Эйхгорна спят вечным сном его сподвижники по войне 1914-1918 годов. Вот памятник на могиле начальника штаба Восточного фронта Макса Гофмана, того самого, кто вел переговоры с большевиками в Брест-Литовске. Там надгробный памятник Людвигу фон Фалькенаузену, увенчанный античным шлемом… Нет только почему-то генералов Второй мировой, и в то же время много странных проплешин-лужаек между могилами. Мемориальное кладбище находилось на территории ГДР, прямо на самой границе по Шпрее. Возможно, могилы высших офицеров вермахта и иных родов войск Третьего Рейха подверглись уничтожению, но этот вопрос еще требует изучения.
Из толстовцев в бомбисты
За полгода до поездки в Берлин мне удалось побывать на родине Бориса Донского на Рязанщине - в запорошенном снегом селе Гладкие Выселки, бывшего Михайловского уезда. В двух шагах отсюда, по русским, конечно, меркам берет начало Дон-батюшка. В полусотне верст от родового села Бориса есть даже такой населенный пункт - Донской. Тут и одно из самых славных полей русской ратной славы - Куликово довольно близко. По возвращении из поездки, благодаря новому знакомству со старейшим михайловским краеведом Юрием Бучневым, мне удалось выйти на носителей фамилии Донские в Михайлове и Нижнем Новгороде.
В семье Михаила Тимофеевича и Анны Петровны (в девичестве Касатиковой) было четверо детей. Родившийся в 1896 г. Борис был последним сыном, любимчиком матери. Семья жила на селе, а ее глава был отходником - работал длительное время в Петрограде. После окончания детьми церковно-приходской школы отец взял двух сыновей - Бориса и Федора в Питер. 15-летнего Бориса он определил на Балтийский завод учеником слесаря. Вероятно, одним из первых впечатлений в столице, ставших для него откровением, были так называемые «толстовские дни». В многочисленных манифестациях по случаю смерти писателя принимали участие и рабочие, и студенчество. Не отсюда ли началось его увлечение толстовским учением? Соратница по Боевой организации левых эсеров и его возлюбленная Ирина Каховская рассказывала: «Первые годы своей питерской жизни Борис увлекался толстовством (о Толстом он слышал еще в деревне) и, уже участвуя в политических рабочих кружках, долго еще исповедовал толстовские убеждения».
При мобилизации промышленных рабочих в 1915 году, Донской был зачислен во 2-й Балтийский флотский экипаж. Служить ему довелось на транспортном судне «Азия», где был он минным машинистом. Реакцией на офицерские грубости и рукоприкладство стал его переход на революционные позиции. «С большим страданием Борис вспоминал, как однажды его били ремнем по лицу за недостаточно почтительный тон», - вспоминала Каховская. В 1916 году Донской присоединился к эсерам, за что в итоге поплатился заключением в плавучую тюрьму. Но грянувшая вскоре после этого революция не только принесла ему освобождение, но и выдвинула недавнего узника в число признанных лидеров балтийских моряков. Его сразу же избрали в исполком Кронштадтского Совета, а затем и в Кронштадтский комитет партии эсеров.
Познакомившаяся с ним летом 1917 года Каховская стала свидетелем его взлета: «Он пользовался громадной популярностью в Кронштадте, и матросская масса постоянно выдвигала его во все тяжелые и ответственные минуты на передовые роли. Партия ценила в нем крупного массового работника, обаятельного, редкой душевной чистоты человека и драгоценного товарища. Он остался у всех в памяти светлый, торопливый, с весело озабоченным лицом, освещенным огромными серо-зелеными глазами, глядевшими внимательно, с трогательной доверчивостью, прямо в душу».