Искренность и добродушие располагали к нему самых разных людей, вплоть до идейных оппонентов. Небезызвестный мичман-большевик Федор Раскольников писал: «Донской был одним из самых симпатичных работников Кронштадтской левоэсеровской организации. Развитой, очень смышленый матрос, он обладал боевым темпераментом. Молодой, невысокого роста, с живыми глазами, энергичный, увлекающийся и жизнерадостный, он всегда был в первых рядах и смело глядел в лицо опасности. Среди кронштадтских левых эсеров он казался нам наиболее близким, поддерживал хорошие отношения с нашей партией, и в нашей организации его любили. „Борьба до конца“ была его стихией».
И в пору ранней юности, и в дни революции Донской упорно занимался самообразованием. Но времени на книги оставалось с каждым днем все меньше и меньше. Во время наступления корниловцев на Петроград он был направлен комиссаром в форт «Ино». Затем сам отправлял отряды моряков для штурма Зимнего, захвата вокзалов, мостов, телеграфов и телефонных станций вместе с барышнями, не желавшими соединять Смольный. Потом Донской отправился для защиты красного Питера на Пулковские высоты, где снова пересекся с посланной туда левыми эсерами Ириной Каховской…
В исполкоме Кронштадтского Совета было немало ярких личностей, которые, несомненно, могли иметь на 22-летнего матроса серьезное влияние. Одним из лидеров эсеров был бывший студент Горного института, матрос 1-й статьи учебного судна «Народоволец» Александр Брушвит (к слову сказать, закадычный приятель и однокашник отца А. Д. Синявского - Доната Евгеньевича, тоже ярого левого эсера). Среди большевиков выделялся Раскольников, а среди анархистов - Ефим Ярчук, бывший политэмигрант, живший в Америке и имевший анархо-синдикалистские связи по всему миру. Эсеров-максималистов представлял Григорий Ривкин, известный в революционных кругах по кличке-псевдониму «Николай Иванович». Это вообще была ходячая легенда русского, еврейского, итальянского бунтарства. Блестящий химик, поэт, выпускник Сорбонны, он покалечил себе руки во время разрыва заряжаемой бомбы, что не помешало ему организовать в декабре 1905 года «эсеровскую лабораторию» на Прохоровской мануфактуре и снабжать «македонками» всю Пресню. Чудом избежав виселицы, Ривкин поселился в Италии, где контактировал с не менее легендарным лидером анархистов Малатестой, писал стихи и вел пропаганду среди крестьян Ломбардии.
Но наибольшим влиянием на Донского, должно быть, пользовался Григорий Борисович Смолянский, сын владельца пароходства в Киеве, блестяще образованный социалист, окончивший университет в Лозанне. Он успел поучаствовать в Базельском конгрессе II Интернационала, побывать в ссылке в селе Кежемском Енисейской губернии. Смолянский пытался бежать, но был пойман, затем опять бежал - сначала в Иркутск, потом в Томск, где в качестве нелегала участвовал в работе местных эсеровских организаций вплоть до самой революции. В 1917 году возглавил Кронштадтский комитет эсеров, а после свержения Временного правительства стал одним из двух секретарей ВЦИК (наряду с большевиком Аванесовым). Впоследствии он перекинулся к коммунистам и стал крупным функционером Коминтерна.
Но во времена Брестского мира Григорий Смолянский являлся одним из наиболее последовательных его противников. Именно он вместе с Каховской и Донским создал и возглавил Боевую организацию левых эсеров. «Внутри каждого из нас закипала жажда борьбы и активного протеста, - вспоминал Смолянский. - Необходимо было каким-нибудь актом оглушить общественное мнение Германии и заставить немецких рабочих прислушаться к стонам удушаемой русской революции. На ум невольно приходил старый совет народовольцев: „С другом надежным сойдись, острый кинжал отточи…“»
Жанна д’Арк из сибирских колодниц
«Ищите женщину», - вправе воскликнуть теперь читатель. И мы не обманем его ожиданий. Итак, она звалась Ириной. В повести «Обреченные», напечатанной в библиотечке «Огонька» в 1927 году, рассказывая об их совместной одиссее, Смолянский вывел ее под вымышленным именем.
«Вы в Смольный, товарищ? В полумраке зимнего петербургского дня светят серые лучистые глаза Ксении. Ксении 29 лет. Совсем девушкой - полуребенком - она со скамьи института благородных девиц попала в Акатуй. Нежная, стройная, из числа тех изящных эсеровских барышень, что с поясом, начиненным динамитом, пускались в пляс, она за десять лет тяжелого каторжного режима приобрела грубые рабочие руки и суровый загар. Но когда лицо улыбалось, исчезали преждевременные морщины и словно мягкое весеннее солнце испускало лучи».