Помещение было размером с провинциальный лекторий или клуб. Деревянные стулья без обивки. Никто не платил за комфорт. В отличие от крупных театров и опер Лондона, Нью-Йорка и Парижа, в этом театре не было электрического освещения – в Théâtre des Horreurs до сих пор стояли газовые светильники. Под свесом крыши красовались скульптуры святых и ангелов – реликт тех времен, когда тут была церковная школа. Спустя столетие надругательств и пренебрежения эта священная компания преобразилась – отломанные крылья и носы, пошлые надписи, разбитые лица. В зале могло разместиться около трехсот человек – партер, занавешенные ложи, балконы.
Кэйт села в партере по центру, между пожилым мужчиной (должно быть, уже вышедшим на пенсию клерком) и счастливым отцом семейства – этот толстый бюргер явился сюда с пышногрудой женушкой и тремя детишками, вылитыми копиями родителей. После всех предупреждений и подписания документов Кэйт с изумлением обнаружила, что на представление пускают детей.
Пожилой клерк явно был человеком весьма респектабельным. Одобрительно кивая головой, он читал статью в «Ла Ви Франсез», консервативной католической газете, призывавшей огонь небесный на всех предателей Франции. Они считали государственной изменой попытки высказать или напечатать точку зрения, согласно которой капитан Альфред Дрейфус[49], отбывавший каторгу на острове Дьявола, не виновен в шпионаже. Самым странным Кэйт казалось то, что все, похоже, знали, что Дрейфус невиновен, а предателем был другой офицер, майор Эстерхази. Такие газеты, как «Ла Ви», издававшиеся за счет Жоржа Дю Руа[50], человека невероятно влиятельного, все еще утверждали, что подвергнуть сомнению даже столь явно неверное решение военного суда – это оскорбление Франции. Дрейфус был евреем, и Дю Руа (как и многие другие противники Дрейфуса) подходил к сложившейся ситуации с позиций крайнего антисемитизма. Военный врач, выступавший за создание фонда в поддержку семьи полковника Анри (тот покончил с собой, когда всплыли свидетельства его вины: он в порыве патриотизма подделал доказательства против Дрейфуса), позволил себе фразу: «…лучше бы вивисекции подвергали евреев, а не ни в чем не повинных кроликов». Портреты Дрейфуса, выступившего в его поддержку писателя Эмиля Золя и карикатурные изображения кроликов после этого стали жечь на углах улиц моралисты-патриоты, которые, безусловно, и Театр Ужасов бы осудили, сочтя Théâtre des Horreurs тошнотворным и унижающим человеческое достоинство. Наверное, этот благовоспитанный читатель «Ла Ви Франсез» мог наслаждаться и тем, и иным развлечением… Если, конечно, он не явился сюда высказать свой протест против Гиньоля и облить публику кислотой.
Кэйт осторожно оглянулась. Юки заняла место в последнем ряду – наверное, чтобы ее головной убор никому не застил сцену. В Англии – или, вынуждена была признать Кэйт, даже в Ирландии – на японскую женщину в традиционном национальном костюме все таращились бы, как на сбежавшего из зоопарка дикого зверя. Но французы были более толерантны – или же просто не хотели отпугнуть потенциальных покупателей. В конце концов, еврейкой Юки уж точно не была. Клара устроилась в ложе, и Кэйт заметила, как поблескивает ее театральный бинокль. Справедливо, что она получила лучшее место в зале: в конце концов, она была знатоком развлечений, предлагавшихся в этом театре.
Небольшой оркестр заиграл мрачную музыку. По залу разносили угощения – вино в черных бокалах с надписью «яд» и конфеты в форме черепов, глаз и ползучих тварей. Кэйт купила леденец в форме кобры и лизнула сладкую мордочку змеи. Она вела список карманных расходов, который потом предъявляла Персу[51] – он был помощником месье Эрика и решал мелкие бытовые проблемы.
Кэйт всегда любила театрализированные действа, она бывала на многолюдных патриотичных шествиях и в веселых мюзик-холлах. Она видела премьеру «Микадо» Гилберта и Салливана, снискавшую колоссальный успех, – кстати, Юки утверждала, что никогда не слышала об этой опере, хотя все спрашивали ее об этом. Пришла она и на последнее представление провальной «серьезной драмы» Гилберта «Брантингем-Холл». Была знакома с Оскаром Уайльдом[52], хотя все еще не решалась навестить его здесь, на чужбине, в Париже. Хохотала над пантомимами Дана Лено[53] и песнями Мари Ллойд[54]. Зажимала уши, когда Карузо[55] брал верхние ноты и когда улюлюкали индейцы Буффало Билла[56]. Восторженно охала, глядя на фокусы Маскелайна-младшего[57]. Уснула, слушая Макбета в исполнении Ирвинга[58]. Видела прибытие поезда и исчезновение Дьявола в клубах дыма[59] в Salon de Cinematographe[60]. Впечатлить ее будет не так-то просто.
49
Речь идет о так называемом «деле Дрейфуса», судебном процессе в декабре 1894 года, вызвавшем социальный конфликт во Франции. Сопровождался ростом антисемитских настроений в обществе.
50
Жорж Дюруа, впоследствии Дю Руа – персонаж романа Ги де Мопассана (1850–1893) «Милый друг».
53
Дан Лено – сценический псевдоним Джорджа Уайлда Гэлвина (1860–1904), британского актера-комика.
54
Мари Ллойд – сценический псевдоним Матильды Вуд (1870–1922), британской певицы и актрисы мюзиклов в мюзик-холлах.
56
Буффало Билл – прозвище Уильяма Коди (1846–1917). Американский шоумен, прославился зрелищными постановками под названием «Дикий Запад».
57
Невил Маскелайн (1863–1924) – британский иллюзионист, сын знаменитого иллюзиониста Джона Маскелайна.
58
Генри Ирвинг (1838–1905) – английский актер театра, прославился драматическими ролями в постановках произведений Шекспира, в том числе и трагедии «Макбет».
59
Имеются в виду фильм братьев Люмьер «Прибытие поезда на вокзал Ла-Сьота» (1896 г.) и фильм Жоржа Мельеса «Замок Дьявола» (1896 г.)