Я знаю, что ты хочешь увидеть меня, – сказала она. – Я знаю, что ты хочешь мне сказать.
И она была права. Все дело было в этих башмачках, девчачьих башмачках с пряжками. Мама купила их мне на день рождения, чтобы я надел их на праздник, но я знал, что друзья будут смеяться надо мной, и потому отказался надевать эти башмачки.
«Не глупи, – сказала тогда мама. – И вовсе они не девчачьи. Это просто нарядные башмачки. Хотя бы примерь их. Ради меня».
Я покачал головой, закрыл глаза и зажмурился.
Она бы так обрадовалась, подумал я. Я знал, что башмачки были дорогими. И тогда мама села в свою маленькую голубую машинку и поехала в магазин за тортом мне на день рождения, а я даже не поцеловал ее на прощание…
«Не хочу, не буду, ненавижу тебя!» Вот что я тогда сказал.
Одно маленькое словечко. Такая мелочь. Но теперь оно преследовало меня повсюду. Мысль о том, что если бы я примерил башмачки, если бы задержал маму, поцеловав ее на прощание, если бы все эти мелочи помешали тому, что случилось потом… Грузовик повернул на красный свет, и маленькую голубую машинку бросило прямо под прицеп, а мой торт на заднем сиденье размазало по салону…
Все это заняло всего пару секунд. Секунды – тоже мелочи. И я не понимал, как такие мелочи могут быть настолько огромными, настолько важными.
Ты можешь рассказать мне что угодно, – сказало сотканное из теней существо на ступеньках. – Позволь мне помнить ее за тебя. Позволь мне забрать маленькую голубую машинку, и голубые башмачки, и торт на день рождения. Позволь мне забрать эти мелочи. Они тебе больше не нужны.
И на мгновение мне захотелось согласиться. Захотелось этого больше всего на свете. Я уже начал открывать глаза, собираясь сказать: «Ладно, хорошо, ты можешь забрать их все», но уже тогда я понимал, что сто́ит мне взглянуть этому существу в лицо (если у него вообще было лицо) – и оно останется со мной навсегда, может быть, до самой моей смерти. И оно было голодным. Как волк, как злая ведьма, оно было голодно, и оно будет жрать, только не мою душу, как ведьма из сказки, а мои воспоминания. Существо будет жить в этом доме, приняв облик моей матери, оно будет носить ее лицо, ходить по дому из комнаты в комнату, сидеть в кресле у окна, смотреть на сад. А я позабуду о ней, буду забывать ее день ото дня, и это будет невыносимо…
И тогда я увидел, что дверь наружу приоткрыта – всего чуть-чуть. И я посмотрел на дверной проем, увидел солнечный свет снаружи и бросился к двери со всех ног, и мои голубые башмачки скользили по полу, их каучуковые подошвы оглушительно скрипели на каменных плитах – с таким звуком резко тормозит разогнавшаяся машина.
Мама за моей спиной вскрикнула – жалобно, одиноко, в отчаянии, и от этого крика у меня разрывалось сердце. В тот же миг что-то схватило меня за рукав, но я не оглянулся. Я распахнул дверь и выбежал на солнечный свет. Дверь за моей спиной захлопнулась. Все было кончено. Улицу заливали яркие солнечные лучи. И нигде не было следов Мелочей.
С тех пор миновало шестьдесят лет. Я никогда не возвращался туда, до этого самого дня. И все же мне кажется, что это было только вчера. Дверь ничуть не изменилась, не изменился и дом. И когда я смотрю на окно, то вижу мое лицо – не то лицо, что я ношу сейчас, но лицо того мальчика, которым я был когда-то. И мальчик торжествующе смотрит на меня…
Процессия доехала до кладбища. Черные машины выстроились в переулке. В церкви двенадцать раз звенит колокол – и умолкает. Я думаю о том, скоро ли и я поблекну, растворюсь, превращусь в ничто. Думаю о том, сожрут ли черви-камнееды надпись на моей могильной плите. Думаю о том, откроется ли эта дверь, белая дверь без прорези для писем, откроется ли она или теперь заперта навсегда.
Я вижу в окне спальни вазу с гиацинтами. Из всех цветов я больше всего любил гиацинты. Под стеной в церковном дворе, неподалеку от моей могилы, мой сын высадит гиацинты, и они расцветут рядом с подснежниками, каждую весну они будут цвести.
Я помню это место. Я уже бывал здесь раньше. Я помню его, как и помню лицо моей матери. Ее голубые глаза, ее улыбку. Помню, как она целовала меня в лоб. «Никто не умирает по-настоящему, пока его кто-то помнит», – сказала мне она. И теперь я понимаю, что она имела в виду. Надеюсь, поймет и мой сын. И я надеюсь, когда он найдет этот дом – а он непременно найдет этот дом, – он поймет, что оставить позади.
Я протягиваю руку к двери. Она открывается.
В коридоре пахнет гиацинтами.