Таким образом прошло еще какое-то время, снова наступило лето, сын должен был приехать на каникулы, и уже приехал, позвонил из аэропорта, сказал, что у него разряжается телефон, предупредил, что садится в такси, и пропал. Обычно такси довозило его от аэропорта за час, а тут прошли и час, и два, и три, а его все не было. «Вот так оно и бывает», — подумал Михаил, чувствуя ретроспективный ужас, полученный после просмотра новостей о пропавших людях. «Так, давай-ка в полицию поедем», — сказал Михаил жене.
Они вышли из подъезда на легких от ужаса ногах, то ли держась за руки, то ли обнимаясь, то ли поддерживая друг друга. Двор был невыносимо солнечный, несколько соседей стояли полукругом и понимающе смотрели на Михаила и его жену, отчего Михаил чуть не помер на месте от ужаса. «Сына потеряли? — спросил кто-то. — Так он в полиции». Тут Михаил чуть не помер от ужаса во второй раз, потому что воображение немедленно нарисовало какие-то подкинутые наркотики, еще какую-то жуть, что мелькала в новостях.
— Да вы успокойтесь, — сказал кто-то, — тут баба приперлась синячить к ханурикам в тридцатую квартиру, проснулась, а ее обокрали, увели телефон и деньги, она вышла, давай орать. Вон Жора ей помог мусоров вызвать, а ваш понятым согласился. Они в тринадцатое поехали отделение.
В новостях говорили, что понятой легко и непринужденно переквалифицируется в подозреваемого, и какой только фантасмагорической ерунды не творится на родных просторах, поэтому Михаил два раза уронил телефон, пока вызывал такси.
По участку Михаил прошел решительным шагом, а жену тащил за собой, злой оттого, что она всю дорогу говорила ему, что это все он так воспитал, что сын вечно лезет куда не просят, вызывает скорые всяким бичам и пьяным, спящим в сугробе, за кого-то там заступается и получает по голове. Дежурный за стойкой иронически наблюдал, как Михаил пытается объяснить, зачем они приехали, точнее, за кем они тут, почти сразу полицейский сделал жест, прервавший слова Михаила, молча встал со своего места, взял Михаила за руку, довел до кабинета, толкнул дверь и сказал: «Вот оно — ваше сокровище».
А сын сидел рядом с какой-то жуткой женщиной — не столько страшной, сколько грязной и пахнущей настолько чудовищным образом, что, несмотря на любовь к собственному чаду, Михаил и его жена слегка вышагнули из кабинета в первый момент. Сынуля же объяснял дышащему в открытое окно работнику полиции:
«Я никуда не уйду, пока не приедут ее родственники». — «Они только через три часа обещали», — говорил полицейский, обмахиваясь, как веером, отпечатанными страницами.
Жена так рявкнула на сына, что тот прервал свой контраргумент на полуслове, похватал свои вещички и тут же пошел к выходу. На обратном пути жена пилила и Михаила, и сына, а Михаил прикидывал, что сделает с Артемом, когда встретит, ему казалось, что просто задушит.
Выждав момент, когда радость встречи со студентом утихнет, он спустился к тридцатой квартире и долго долбил в дверь, несколько раз даже пнул, но по ту сторону стояла тишина.
Артем затих на время и перестал появляться не только на улице, но и в подъезде тоже, впрочем, продлилось это не слишком долго: стоило прийти очередной осени, и вот он замелькал. Сначала издалека помахивал Михаилу из компании своих товарищей-утырков, затем принялся здороваться за руку каким-то особенно мерзким образом, не как подчиненный начальнику даже, нет, а будто особенно змеящийся официант, изображающий полового начала века, будто не ладонь подавая, а меню.
Удивительным образом угадав, когда Михаил оттает настолько, насколько нужно, он во время очередного рукопожатия стал корчиться, якобы в стеснении, начал вести издалека, но понятно в какую сторону. Михаил с любопытством смотрел на этого человека, выжидая, когда он перестанет перечислять комплименты и наконец попросит на спирт, хотя уже был пьян, из интереса потянул пальцы к себе, но Артем держался за него крепко и не собирался отпускать, пока не получит своего. Он не осекся даже, когда увидел взгляд Михаила, что-то было в этом автоматическое, вроде как у робота, который называет остановки в автобусе или троллейбусе, Артему удивительным образом было все равно, что он нем думают, его сил хватало только на то, чтобы быть невыносимо назойливым, но будь он покрепче, повыше, помощнее, их рукопожатие было бы совсем другим, его назойливости ему было достаточно, чтобы просить мелочь, но в глазах читалось явное желание брать по-крупному, его останавливала только невозможность такого, страх стремительно получить по рогам вместо крупного профита. Вокруг Артема были только наивные дурачки, и, эх, как бы он их нагрел, если бы подвернулась возможность.