Необычность упомянутого Миши Абрамкина заключалась в следующем. Во-первых, он, будучи Абрамкиным Михаилом Рафаиловичем, состоял в областной организации "Руха" и не просто состоял, но активно там работал, отвечая за национальную политику и вопросы национальных меньшинств. Этими же вопросами Миша занимался в комиссии областного совета народных депутатов предыдущего созыва, ими же обязан был заниматься после прихода "Руха" к власти, но уже в масштабах страны. Кстати сказать, с Инной Калиночку познакомил именно Миша. Она, когда у всех начало бурно возрождаться национальное самосознание и национальная гордость расцвела буйным цветом, тоже почувствовала, что в ней и то, и другое есть - и пошла в "Рух", сказав, что целиком и полностью стоит на их стороне и их заранее подготовленных позициях, хотя кое с чем и не может согласиться. И в "Рухе" приняли ее с распростертыми объятиями и предложили ответственную работу в секретариате. И какое-то время она была, как говорится, визитной карточкой областной организации "Руха", и не один мужчина вступил туда, благодаря ей. Потому что мало кто из действующих, так сказать, представителей мужского пола мог устоять, увидев Инну и особенно ее ноги. Калиночка, к примеру, считал, что ноги такой длины - "це вже, як кажуть на Вкра?нi, занадто" и смахивает на ошибку природы, хотя, конечно, и очень соблазнительную ошибку и с эстетической точки зрения абсолютно безупречную. Но играть в национально-патриотические игры Инне очень скоро надоело и наскучило. Не задевали ее за душу межнациональные отношения, ее отношения полов больше задевали. А к каким национальностям принадлежали полы, Инну не заботило. Зато заботило, что труд в "Рухе" оплачивался символически и нерегулярно. А она в то время осталась одна с малолетним сыном и его надо было чем-нибудь кормить. Короче говоря, Миша знал Инну по совместной работе на патриотической ниве, и она как-то зашла к нему в мастерскую заточить маникюрные щипчики и ножницы, которые Миша затачивал лучше всех. Их и вообще умели затачивать два специалиста на город, если по большому счету считать. И к ним парикмахеры и маникюрши в очередь записывались. Ну а Инна по старой памяти и дружбе к Мише заходила, и заодно он точил ей все, что нужно было точить. Вот у Миши в мастерской Инна и встретилась с Калиночкой, и познакомилась с ним, и он ей пришелся по вкусу и по душе и, можно сказать, понравился. Так же, к слову, как и ее бывший муж-нейрохирург. С нейрохирургом ее тоже Миша познакомил. Он какой-то особо тонкий и точный нейрохирургический инструмент взялся изготовить. Тогда впервые в жизни. Этот нейрохирург стригся у своего постоянного парикмахера в салоне "Маленький Париж" и в разговоре коснулся неразрешимой проблемы с некоторыми видами инструментов для операций на сосудах головного мозга, и парикмахер посоветовал ему обратиться к Мише. Нейрохирург обратился и обзавелся не только нужным инструментом, но и женой. Инна как раз приехала к Мише в мастерскую, чтобы он важную руховскую бумагу подписал, касающуюся межнациональных отношений и отношения "Руха" к этим отношениям. Так что везло ей на судьбоносные встречи и знакомства у Миши в мастерской.
Вообще у Миши можно было встретить кого угодно. Потому что Мишина общественно-полезная деятельность "Рухом" и депутатством далеко не ограничивалась - и "Рух", и депутатство появились позже, а до них (впрочем, так же, как и во время) Миша являлся одним из первых, еще нелегальных, организаторов городской еврейской религиозной общины. И постоянно устраивал празднования еврейских праздников в единственной, сохранившейся в городе синагоге, которой иметь своего раввина по штату положено не было. А когда Мише удалось на Пасху привезти какого-то раввина из братской Литвы, в синагогу пришли люди, к иудаизму отношения не имевшие, и сказали, что пусть этот ваш знаменитый гастролер-раввин уезжает из города первым же поездом, а лучше - летит самолетом, или мы вам устроим такую Пасху, что никакая манна небесная вас не спасет. И раввин улетел в свою Литву тем же вечером, а Миша и еще один верующий еврей служили в синагоге службу вместо раввина и кантора, а пришло на ту службу человек пять или шесть, хотя по закону для отправления молитвы нужно не менее десяти человек-мужчин. Испугались люди, зная, что действия Миши вызвали недовольство властей, от которых тогда вечно ожидали всего чего угодно, вплоть до самого плохого. Но Миша, неясно почему, не боялся стоящих у власти функционеров, хоть был маленький, тщедушный, рыжий и болезненный, и имел, между прочим, семью - жену - яркую красавицу-брюнетку, которая начала блекнуть и терять краски только к сорока годам и возвышалась над Мишей, как минимум, на голову - и дочку, такую же рыжую, как сам Миша и такую же красивую, как ее мать. Имел Миша и престарелую маму, и двух сестер, и брата, который продолжал сидеть с конфискацией имущества за совершение тяжкого экономического преступления, заключавшегося в организации частной подпольной артели по производству импортных мужских рубашек и женских бюстгальтеров в особо крупных размерах в условиях конца развитого социализма. И у него тоже была хорошая дружная семья, привыкшая вкусно и разнообразно питаться, и кто-то должен был оказывать ей поддержку и посильную помощь. Но Миша все равно не боялся властей, говоря - они не дождутся, чтоб Миша Абрамкин их боялся. Причем он как к старым властям относился без уважения и без страха, так и к новым своего отношения не изменил. Со старыми властями не ладил и с новыми общего языка не находил, с гордостью произнося любимую свою фразу: "Миша Абрамкин к властям всегда находился в оппозиции (слово "оппозиция" он выговаривал со вкусом и даже со сладострастием), там он и будет находиться до смерти". И он действительно постоянно донимал власть имущих - когда-то своим демонстративным еврейством, позже - тем же самым плюс депутатской неприкосновенностью, используемой Мишей для той же борьбы с городской администрацией за установку, допустим, памятника на месте расстрела немцами евреев в сорок первом году. И объяснить Мише, что в сорок первом году на том месте был овраг, балка, а сейчас - прекрасный, с современным оборудованием и покрытием беговых дорожек стадион университета, не мог ни один человек, какими бы ораторскими способностями он ни обладал. Миша всем говорил одно и то же: "Ну и что, что стадион? Давайте поставим памятник на стадионе. - И говорил: - Если можно играть в футбол на еврейских костях и черепах, почему нельзя, чтобы играющие об этом знали - может, им будет приятно?" Мише говорили, что и без того сегодня спорт в упадочном состоянии и надо его возрождению из пепла всемерно способствовать, а не палки вставлять в колеса. А Миша в ответ говорил: "Пусть себе играют - я не против физкультуры и спорта в частности, но пусть в перерывах смотрят на памятник".
А своим одиозным участием в "Рухе", выглядевшим с точки зрения официальных лиц и структур вызывающе, смешно и противоестественно, Миша вообще допек всех, кого только мог допечь. Вот такой человек был Миша Абрамкин. И к нему Юрий Петрович иногда заходил. И сидел, слушая его бесконечный рассказ о чем-нибудь наболевшем и ужасно важном для всей страны в лучшем случае, а то и для всего человечества. И всегда Миша спрашивал у Калиночки между делом, почему он опять не принес ему что-нибудь наточить, заменить, или снабдить кнопками, которых у него навалом и самых различных фирм мира. И из Израиля есть, и из Соединенных Штатов Америки, и из Германии, и из Турции. И вот наконец Калиночка пришел к Мише не просто так, а по делу - поставить на манжеты новой куртки еще по одной кнопке, чтобы рукава застегивались туже. Пришел и увидел в мастерской двух мужчин, о которых с некоторых пор стало принято говорить "лица кавказской национальности". Они сидели на скамеечке для посетителей и пили кофе. Кипятильник стоял в стакане и нагревал в нем воду - очевидно, для следующей порции.
- О, - сказал Миша, увидев Юрия Петровича, и добавил: - Вода сейчас закипит, уже закипает.
- А я к тебе по делу, - сказал Юрий Петрович. - Кнопки поставить.
- Кнопки - это хорошо, - сказал Миша. - Кнопки - это мы сделаем. А пока ты садись. Это вот Абдулхан, это Билал, а это, - Миша кивнул на Калиночку, Юра. Хороший человек. Друг, можно сказать, и сосед.
Мужчины "кавказской национальности" привстали, кивнули и достали по пачке сигарет "LM".