– Ну, заперся там, как полагается, – продолжал Юрковский. – Проходит пять, десять минут, четверть часа – нет его! Потом появляется… весь мокрый с ног до головы. Ругается, водяные пузыри вокруг него целым облаком летают… Мы все кто куда прятаться. Включили на полную мощность вентиляторы, насилу очистили коридор. Ругался селенограф – спасу не было! До сих пор краснею, когда вспоминаю. А ведь там с нами были женщины. Вот что иногда невесомость учиняет, Алексей Петрович! – торжественно заключил Юрковский.
– Да, в общем, невесомость – удовольствие ниже среднего, – подтвердил Дауге, когда смех утих. – Пока научишься, как себя вести, намучаешься изрядно…
– Я помню, – сказал Богдан, – как один товарищ…
– Погодите-ка, – прервал его Ермаков.
Тонкий, едва слышный звук доносился сверху, то стихая, то усиливаясь волнообразно, словно писк комара в лагерной палатке. И Быков увидел, как медленно сошла краска с окаменевшего лица Ермакова, как внезапно до синевы побледнел Дауге, широко раскрыл глаза Спицын, а на скулах Юрковского выступили желваки. Все смотрели куда-то поверх его головы. Он обернулся. Под самым потолком, в складках стеганой кожи обивки, разгорался, пульсируя, красноватый огонек. Кто-то хрипло чертыхнулся и вскочил. С сухим стуком упал стакан, по скатерти расползлось красное пятно. И в то же мгновение оглушительный звон заполнил кают-компанию. Потолок, лица, руки, белая скатерть – все озарилось зловещим малиновым блеском.
– Излучение! – проревел над самым ухом чей-то незнакомый голос.
Быков как завороженный глядел на судорожно вспыхивающую красную лампочку-индикатор, похожую на палец, торчащий из стены. «Дзанн, дзан, дзззанн!» – надрывался сигнальный звонок. Дверь распахнулась, на пороге появился Крутиков.
– Излучение! – крикнул он.
Осунувшееся лицо его было покрыто по́том. Ермаков спокойно проговорил, едва разжимая белые губы:
– Видим и слышим.
– Почему, откуда? – пробормотал Богдан.
Юрковский пожал плечами:
– Праздный вопрос.
– Не праздный, не праздный! – словно задыхаясь, торопливо сказал Дауге. – Может быть, еще можно закрыться…
– Спецкостюмы?
– А хотя бы и спецкостюмы!
– Ерунда, – убежденно сказал Богдан. – Ведь пробило оболочку и защитный слой…
«Дзанн, дзззанн, дззан…»
– От этого не закроешься, – прошептал Крутиков.
Дауге криво улыбнулся.
– Так, – сказал он. – Что ж, будем ждать.
Крутиков с какой-то чопорной торжественностью поднял упавший стакан и уселся между Ермаковым и Быковым.
– Рентген сто, не меньше, – заметил Юрковский.
– Больше, – отозвался Богдан.
– Сто пятьдесят. Кто больше? – Дауге взял со стола чайную ложку и стал сгибать ее трясущимися пальцами. – Честное слово, я чувствую, как в меня врезаются протоны!
– Интересно, долго это будет продолжаться? – проворчал Юрковский щурясь, глядя на лампу-индикатор.
– Если больше пяти минут, нам труба…
– Прошло две минуты, – объявил негромко Ермаков.
Крутиков поправил воротник комбинезона, захлестнул раскрывшуюся «молнию» на груди и полез в карман за трубкой.
«Дзанн, дзззанн, дззан…»
– Они сидели под ливнем смерти и слушали очаровательную музыку, – сказал Юрковский. – Слушайте, нельзя ли выключить этот проклятый трезвон? Я не привык умирать в таких условиях.
«Дзанн, дзззанн, дззан…»
Дауге наконец сломал ложечку и швырнул обломки на стол. Все уставились на них.
– Первая жертва лучевой атаки, – сказал Юрковский. – Иоганыч, будь другом, засунь руки в карманы…
Быков зажмурился. Пять минут – и конец? И, главное, ничего не поделаешь, ни-че-го…
И вдруг звон прекратился. Красный глазок индикатора погас. Тишина. Долго сидели они молча, не смея шевельнуться, слишком ошеломленные, чтобы радоваться. Наконец Ермаков проговорил, обращаясь к Юрковскому:
– Все-таки вы фат, Владимир Сергеевич. Позер…
Дауге нервно рассмеялся. На Крутикова напала икота, и он, морщась, потянулся за сифоном с содовой.
– Виноват, Анатолий Борисович! Каюсь, есть немножко, – сказал Юрковский. – В юности блистал в театральной самодеятельности… – Он потянулся, хрустнув суставами. – Будем надеяться, что обойдется без последствий. У меня и без того на текущем счету целая куча этих рентгенов.
Быков очумело вертел головой.
– Неужели всего две минуты? – спросил он.
– Что ж, товарищи, – глухо проговорил Ермаков вставая. – Будем считать инцидент исчерпанным. Теперь – немедленно за проверку внутренней защиты!