В Соединенных Штатах за качеством замороженной сырной пиццы следит Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов. За качеством замороженной пиццы с пепперони, с другой стороны, следит министерство сельского хозяйства. Каждое ведомство устанавливает собственные стандарты относительно состава пиццы, маркировки и прочего, располагает собственной группой инспекторов и собственным набором норм, которые требуют лицензий, сертификатов соответствия и остальных продуктов дорогостоящей бумажной работы. И все ради замороженной пиццы! Такого рода сумасшествие невозможно в маленькой стране, например в Великобритании. Для этого есть Евросоюз.
В целом, по оценкам, соблюдение всего вороха федеральных норм обходится нации в 668 миллиардов долларов в год, в среднем 7000 долларов с семьи. Довольно дорогое занятие, не находите?
Вдобавок американской некомпетентности придает столь резкий привкус исключительно безрассудная экономия. Здесь наблюдается своего рода неспособность смотреть в будущее, которая просто интригует. Возьмем хотя бы пример с Федеральной налоговой службой, аналогом Налоговой службы Великобритании.
Каждый год в Соединенных Штатах ожидаемую сумму налогов в 100 миллиардов долларов — безусловно, колоссальная сумма, достаточная, чтобы одним махом избавиться от дефицита федерального бюджета, — собрать так и не удается. В 1995 году, в качестве эксперимента, правительство выделило Федеральной налоговой службе дополнительно 100 миллионов долларов на поиски хотя бы части этих средств. К концу года удалось найти и собрать 800 миллионов — вроде бы крупица от потерянных средств, но все же это 8 долларов дохода государству за каждый доллар затрат на поиск средств.
Налоговая служба уверенно прогнозировала, что, если программу расширить, в будущем году это бы принесло правительству по меньшей мере 12 миллиардов долларов доходов с пропавших налогов, а в последующие годы — еще больше. Вместо того чтобы расширять программу, Конгресс ее урезал — только вдумайтесь — в рамках программы по сокращению дефицита федерального бюджета. Начинаете понимать, что я имею в виду?
Или взять продовольственную инспекцию. Существует всякого рода высокотехнологичное оборудование для тестирования мяса на микробиологические инфекции вроде сальмонеллы и кишечной палочки. Однако власти экономят на инвестициях в этот сектор, поэтому федеральные продовольственные инспекции продолжают проверять качество мяса на глазок, по мере того как оно проезжает мимо на производственной линии. Теперь вы можете представить, насколько внимательно инспектор, которому платят гроши, будет осматривать каждого из 18 тысяч одинаковых ощипанных цыплят, проезжающих мимо на ленте каждый день его трудовой жизни. Назовите меня циником, но я очень сомневаюсь, что после десятка лет такой работы инспектор подумает: «Эй, да сегодня цыплят больше обычного. На них надо взглянуть повнимательнее». В любом случае — и это могло бы прийти наконец кому-нибудь в голову — микроорганизмы невидимы.
В результате, как признает само правительство, 20 % всех кур и 49 % всех индюшек заражены. Сколько все стоит, можно только предполагать, однако существует мнение, что ежегодно 80 миллионов людей могут заболеть от зараженных на заводе продуктов питания, что обойдется экономике страны приблизительно в 5 миллиардов долларов, а 10 миллиардов долларов пойдут на дополнительные расходы на здравоохранение, возмещение потерь рабочей силы и так далее. Каждый год в США от пищевых отравлений умирают 9 тысяч человек.
Все это возвращает нас к старому доброму Федеральному авиационному управлению (на самом деле не то, чтобы возвращает, но надо было как-то к нему вернуться). Федеральное авиационное управление, возможно, не самый некомпетентный бюрократический институт в Соединенных Штатах, однако это несомненно единственное учреждение, которое держит мою жизнь в руках, когда я лечу на высоте 32 тысячи футов над землей, так что можете представить мое беспокойство по поводу того, что ФАУ передает диспетчерский пункт каким-то людям, имен которых оно даже не может вспомнить.
Как сообщалось в нашей газете, передача имущества завершится к концу месяца. Через три дня после этого я приговорен к полету в Вашингтон через местный аэропорт. Я это сообщаю на случай, если через пару недель вы больше не увидите моих статей.
Но, вероятно, до этого не дойдет. Я только что спросил жену, что у нас будет на ужин.
«Бургеры с индейкой», — сказала она.
День у моря
Каждый год в этот день моя жена будит меня игривым шлепком и говорит:
— У меня идея. Давай проедем три часа к океану, разденемся и весь день просидим на песке.
— Зачем? — осторожно спрашиваю я.
— Это весело, — настаивает она.
— Я так не думаю, — отвечаю я. — Люди смущаются, когда я снимаю рубашку на улице. Я сам смущаюсь.
— Нет, будет здорово. Песок в волосах. Песок в туфлях. Песок в сэндвичах, а потом и во рту. Мы загорим от солнца и ветра. А потом, когда устанем сидеть, мы сможем поплескаться в воде, настолько холодной, что будет даже больно. А в конце дня мы соберемся домой одновременно с еще тридцатью семью тысячами человек и попадем в такую автомобильную пробку, что не доберемся до дома раньше полуночи. Я буду делать язвительные замечания по поводу твоих навыков вождения, а дети смогут провести время, покалывая друг друга острыми предметами. Это будет весело.
Трагедия заключается в том, что моя жена — англичанка, и потому, неизвестно по каким причинам, все, что касается морской воды, она в самом деле считает веселым. Честно говоря, я никогда не понимал британской преданности отдыху у моря.
Айова, где я вырос, находится в тысяче миль от ближайшего побережья, так что для меня (и, думаю, для большинства других жителей Айовы, хотя мне еще не предоставлялся шанс опросить всех) слово «океан» предполагает такие опасности, как стремительный прилив и подводные течения. (Думаю, жители Нью-Йорка переживают подобный ужас, когда слышат слова «кукурузные поля» и «сельская ярмарка».) Озеро Акваби, где я обычно плавал и загорал, возможно, не обладает романтикой Кейп-Кода или великолепием скалистого побережья Мэна, зато оно никогда не схватит вас за ноги и не утащит, беспомощного, в сторону Ньюфаундленда. Нет, я убежден, что лучше держаться от моря — от каждой его капли — подальше.
Поэтому, когда на прошлых выходных моя жена предложила поехать к океану, я проявил твердость и сказал:
— Никогда, решительно нет.
После чего, конечно же, через три часа мы были на пляже Кеннебанк в штате Мэн.
Вы можете сказать, что в это трудно поверить при моей жизни, похожей на ураган приключений, но за все мои годы я был на американском побережье океана всего дважды — один раз в Калифорнии, когда мне было двенадцать и (это правда) набежавшая не вовремя волна содрала с моего носа всю кожу, а затем я — вполне в духе человека из Айовы — прочесал головой зернистый песок; второй раз — во Флориде, в мою бытность студентом, и меня слишком тошнило, чтобы я мог восхищаться океанским пейзажем.
Так что не стану притворяться, что в таких делах я знаток. Скажу лишь, что, если судить по пляжу Кеннебанк, американские пляжи совершенно непохожи на британские. Для начала, там не было никаких пирсов, набережных или аркад, магазинов, где можно купить все по удивительной цене — 1 фунт стерлингов, никаких местечек, где можно приобрести веселые открытки или стильные шляпки, никаких общественных туалетов, кафе, где подают рыбу с жареной картошкой, никаких гадалок, никаких бесплотных голосов из зала с бинго, выкрикивающих загадочные, кодированные фразы:
— Номер 37 — священник опять в кусты.
Ну, и прочее, что они обычно говорят.
На самом деле там вовсе не было торговых мест — просто улица с летними домиками, широкий солнечный пляж, а за ним — бесконечное и враждебное море.
Не стоит уточнять, что люди на пляже — сотни людей — прекрасно обходились без всего этого, потому что привезли с собой все, что только может пригодиться: еду, напитки, пляжные зонты, ширмы от ветра, складные стулья и гладкие надувные матрасы. Амундсен шел к Южному полюсу с меньшими запасами провизии, чем эта публика.